Как-то незаметно прошло двадцать пять лет. Страна стряхнула с себя за эти годы невероятное количество шелухи и приладила на ее место шелуху еще большую, еще более невероятную и никчемную…
А вот это осталось: «остались улицы Высоцкого, осталось племя в Levi Strauss, от Черного и до Охотского страна неспетая осталась…».
Совершенно черные дни июля 1980, махонький некролог в «Вечерке» и, может быть, впервые за сонные «развитые социалистические» годы ахнувший и схватившийся за сердце народ, вышедший, несмотря на все строжайшие «непущать!», оцепления и поливалки, проводить слезами и аплодисментами свою совесть. Это уже потом из хроники, показанной в перестроечное время, будешь выхватывать знакомые, еще совсем молодые лица актеров – и врежется в память взятое крупным планом лицо Даля, на котором – всё…  Тогда, в толпе было не до узнаваний.
Давно не хожу на Ваганьковское, с начала девяностых, когда вместе с волной мути вдруг начали выплескивать на Высоцкого казенную позолоту, стараясь не то отмыться от грехов прежнего «непущания», не то под шумок приспособить его на роль штандарта шумных перемен. Росло неприятие происходящего, и принимать, пусть косвенно, участие в каких-либо мероприятиях было неуместно. А, между тем, раскрутка набирала обороты, каждый год, двадцать пятого июля повторялось практически одно и то же…
Уже не молодые «молодые люди» на кладбище с гитарами, старательно хрипящие «под»…
Обязательные прочувствованные слова в программе «Время»…
Премьера очередного фильма о…

Появился памятник, словно в насмешку слепленный по мотивам его может быть самой пророческой, и от того самой страшной своим попаданием песни:
«А потом, по прошествии года,
-Как венец моего исправленья -
Крепко сбитый литой монумент
При огромном скопленье народа
Открывали под бодрое пенье,-
Под мое - с намагниченных лент.
Тишина надо мной раскололась -
Из динамиков хлынули звуки,
С крыш ударил направленный свет,-
Мой отчаяньем сорванный голос
Современные средства науки
Превратили в приятный фальцет.
Я немел, в покрывало упрятан,-
Все там будем! -
Я орал в то же время кастратом
В уши людям.
Саван сдернули - как я обужен,-
Нате смерьте! -
Неужели такой я вам нужен
После смерти?!»

От чуть ли не стопроцентных совпадений брала оторопь и расползались мурашки.
А с экрана год от года все откровеннее делились «всей правдой» друзья и близкие, а также друзья близких и близкие друзей…
Казалось, уже все сказано,  срывать покровы уже не с чего: газеты и журналы отметились в  расследованиях и разоблачениях не по разу и не  по два, а экранное время фильмов и передач о Высоцком несколько превзошло по продолжительности фильмы с его участием…
Теплилась надежда что мутный поток иссяк и что четверть вековая годовщина за давностью лет оставит в стороне натуралистические подробности и будет просто еще один день, когда можно посмотреть любимые фильмы, записи старых концертов, спектаклей и – просто вспомнить.
Но все покатилось по наезженным рельсам: примерно за неделю ТВ анонсировало небольшой скандальчик вокруг нового «откровенного рассказа», удивившись нежеланию законных наследников разрешать создателям фильма использовать фонограммы песен. Режиссер В.Манский, назвал фильм «Смерть поэта», но получилось так, что главная тема ленты не  поэт и его творчество, а наркоман и его недуг.
Вопрос, конечно, тоже актуальный, особенно в свете, как говорится, новых постановлений э-э-э … правительства по борьбе с наркоманией. Но, думается, что его актуальность  -  предмет не для печальной годовщины.
Почему-то представляется, что для адекватной части аудитории Высоцкий был и останется примером личности ярчайшей, а не наркотической зависимости. Нормальному человеку не очень важно знать, «был ли убийцею создатель Ватикана», потому что для него Микеланджело – гениальный художник, Чайковский – композитор, Блок – поэт, а Меркьюри – певец. Все остальное в их жизни – предмет исследований узких специалистов. Почему нужно непременно вытаскивать на свет божий порок и грязное белье – не слишком ли много этого добра разложено и развешано на доступном – руку протяни – расстоянии?
Единственный вопрос, который просмотренный фильм вызвал у сидевшего рядом тинэйджера: а чем это он кололся? Это, что, тот самый эффект, которого добивался режиссер?
И еще одно –  примечательно, что создатели фильма решительно отказали своему герою в том, что было и двадцать пять лет назад очевидно всем – человек надорвался и, отчего бы он не умер, смерть его следствие противоречий уровня «система-личность», так же как дуэли поэтов ХIХ века и самоубийства поэтов ХХ-го. Слова о том, что погиб он не как Пушкин, Лермонтов, Маяковский или Есенин вызывают недоумение.
И еще. Один из рассказчиков в фильме пытается, видимо, оправдываясь за все выложенное на экран, донести до зрителя мысль: если уж такой сильный человек не смог противостоять недугу, то куда им, тем юнцам и юницам, что легкомысленно тянутся к наркотикам…
Хороший, конечно, посыл. Только вот воспринять его можно по-разному. Можно ведь повернуть и иначе и сказать: "А чо, вон, Высоцкий был наркоманом, а какой поэт! А что умер рано – ну, так от этого никто не застрахован". Не следует забывать, что логика может быть и такой.
И еще одно. Подобный перекос в рассказе о любом замечательном человеке, имевшем тот или иной порок – а не имеют их вовсе, к сожалению, только канонизированные святые, и то к моменту ухода из жизни, среди них тоже раскаявшиеся грешники не редкость  -  так вот, подобный перекос прежде всего дает возможность многим говорить с пренебрежением: «А-а-а, подумаешь, Чайковский – он же гомик был! А Булгаков – морфинист. А Высоцкий – пьянь и наркоман».
Что греха таить - найти изъян в великом для многих радость.Это роднит. Это оправдывает собственную никчемность.  И самое печальное, что возражать этим людям порою трудно: в их словах есть доля правды, любезно выданная на потеху широкой аудитории.
Выпячивая то, что принято таить, то, с чем человек боролся, что он не афишировал, скрывал от людей посторонних, так называемые «близкие друзья» воздают дань неуважения памяти человека бывшего кумиром очень непростой и не очень счастливой страны.
Иногда даже кажется, что система продолжает мстить Высоцкому и «доедать» его потихоньку и по сей день: с одной стороны совершенно безликие официозные мероприятия, вызывающие зевоту и раздражение, особенно когда его песни начинает распевать попса (несмешно, когда очередная Попка Козюлькина пытается петь «Кони привередливые»); а с другой – исподволь, неявно так, система продолжает делать гадости, с видом честного исследователя извлекая на свет божий то, что может быть интересно  только специалистам-наркологам.
                                                                         ***
Первая авторская песня, которую детская память увязала с маленьким переносным приемником, еле вытягивавшим «Маяк», была «Песня о друге». Это было, наверное, где-то сразу после выхода «Вертикали». Имя пришло после, с двумя миньонами «Мелодии», потом – круглые бобины, немногочисленные фильмы, «Алиса в стране чудес», «Место встречи…», первые кассетники - все как у всех. 
Хорошо, что нас пока еще много – не «друзей и подруг» -  слушателей и зрителей, теперь уже можно сказать всю жизнь любящих его песни. Он пел обо всем, он пел, как мы думали и чувствовали.
Смеясь и плача вместе с ним, многие научились думать, ведь песни Высоцкого заполняли собой огромную лакуну духовной жизни – он гранил то, что нам пытались скормить грубо отесанном виде.
С его именем, на самом  деле ассоциируется патриотизм живого мыслящего человека, понятия чести и достоинства.
Феномен абсолютной персонификации автора с героями всех песен, независимо от их одушевленности («Я – «ЯК»-истребитель», «Песня микрофона», и т.д.), географии, социальной и исторической принадлежности  - это действительно уникальное явление, плод симбиоза поэта и актера – было ли, есть ли такое еще где-нибудь?
Может, стоит гордиться тем, что это было у нас?
Может, это стоит сделать предметом экранного исследования? Знаете, людям, которые помнят наизусть песни Высоцкого трудно понять  тех, кому любопытно знать, чем он кололся. Может, довольно любопытствующих дилетантов, пляшущих ритуальный танец на костях?
Думается, и литературоведам, и социологам, и историкам искусства есть, что сказать о феномене Высоцкого. При условии, конечно,  что им удастся пробиться сквозь ряды «друзей» и «наркологов».