— Перед вами открыты все пути!

Марк Семенович Кац расхаживал перед пахнущими табаком и потом девятиклассниками. Сквозь брюки югославского костюма выпирали огромные, скульптурного вида яйца. Собственно, ради этой загадки природы я и ходил на теоретические занятия Учебно-Производственного Комбината, а если проще — УПК. Выше марковых мудей взгляд мой не поднимался.
— Вы можете стать слесарем, а можете — токарем! — Марк Семенович гордо оглядел подростков.

Сообразив, что иных сюжетных линий он просто не предполагает, я откинул со лба пергидролевые лохмы, и громко, непристойно заржал.
— Немедленно выйди вон! — Кац гневно топнул довольно упитанной ногой. Яйца подпрыгнули. Я вышел, провожаемый завистливыми взглядами одноклассников. Им предстояло еще два часа слушать об особенностях сборки компостеров — именно этим мы и занимались один день в неделю, неплохо экономя фонд заработной платы.

Нас учили трудиться, беря пример со старших товарищей — мастеров участка. Старшие товарищи учили нас как следует — одно только зрелище пьяного такелажника вызывало отчаянное желание получить высшее образование, а носящиеся в воздухе «пиздокваки с ушами» и «пёзды хохотливые» конкретизировали: высшее филологическое.

Я и Витька Баринов ковырялись в промасленных дырчатых пластинах усердней других. Ничто так не увлекает юных романтиков, как саботаж. А мы занимались именно саботажем: вместо утвержденной инструкцией комбинации гвоздиков, в дырочках выкладывались вполне отчетливые полукружие, палочка, полукружие. Хуй. olo. 8===о. Елда. Дамский клюв. Херака — завод очень расширил нашу инвективную лексику.
Акция была посвящена волнующим мои сны яйцам Марка Семеновича.

Зная из родительских рассказов о том, как работают заводские ОТК, можно было быть смело уверенным: пока до контролеров допрет, что именно пробивает продукция завода, как минимум одна партия уйдет заказчику.

Перевыполнив дневную норму и сбегав за пивом мастеру, мы шли в ближайшие кусты, и напивались до полного бесчувствия. Дойдя по стеночке до отчего дома, я волевым усилием принимал трезвый вид, и, сославшись на больную голову ложился спать, не забыв открыть окно — иначе перегар от «Трех топоров» погубил бы все папины цветы, а папа — меня. С папой ссориться не хотелось — именно благодаря его общественному положению мне сходили с рук мелкие шалости — от заминированного сарая с серебрянкой до выкрашенных волос и рваных польских джинсов, предварительно замоченных в баке с хлорамином.

Как и следовало ожидать, через неделю контролерша ОТК увидела на просвете пробитой бумажки волнующую диаграмму. Марк Семенович как следует схлопотал по шее от руководства, а нас выгнали с УПК окончательно, без аттестации.

Отца в школу не вызвали- по прошлому опыту знали, что это совершенно бесполезно, и кроме моей успеваемости, его больше не интересует ничего.

Через пару лет я уже забыл, как выглядят цех, Марк, и компостер. Я упорно готовился поступать в мединститут, и, кроме задач по химии и юношеских поебок с тем же Витькой, меня больше не волновало ничего.

Уже после окончания института, приехав к родителям, я встретил на улице высохшего, постаревшевшего Марка. У него дергался глаз, и подволакивалась нога — после смерти жены он получил инсульт.

Он мне обрадовался. Я купил пива, какой-то немудреной закуски, и слушал в приозерном парке грустный однообразный речитатив о долго угасавшей жене, уехавшем в Израиль сыне, пенсии, которой кое-как хватает на жизнь, но точно не хватит на похороны…
— Ты хороший парень — сказал он мне — но просто об этом не знаешь.

Я так до сих пор и не знаю. А Марк, говорят, уже умер.