Пыль
я звоню п. и прошу его помочь мне разобрать балкон.
- угадай, что мы будем делать! - радостно кричу я.
- ооо!, - не менее радостно кричит п. - пить? слушать ном? заниматься сэксом?
- понимаешь, когда я не знаю, что мне делать, я всегда разбираю балкон. - суетливо объясняю я п. - а одна я не могу, понимаешь?
судя по тому, что в последний раз балкон разбирался два года назад, в экзистенциальный тупик я попадаю крайне редко.
- верочка, я все понимаю, но это все уже было, - разочарованно стонет п.
конечно, бляць, было, милый п. все это уже было. причем было гораздо лучше, вот в чем беда. но вместо это я лепечу какую-то прельстивую лабуду и обещаю в отместку накормить.
п. приезжает в шесть, мы возимся в застекленном гробу для великана — 1,5*10 — чихаем от пыли, перебираем коробки, пакеты, самый популярный вопрос вечера — "а это еще что за хуйня?". мы недоуменно смотрим на каждую новую находку, как на бывшую соседку по парте, которая ушла в другую школу после пятого класса: постриглась, вытянулась, брекеты, замужем, лена, что ли? не помню, господи, какие мы все старые. смущение сменяется радостью узнавания — посмотри, это же тот кубочек, мы пили из него летом 2004, ты помнишь, какими охуенными мы были летом 2004, не говоря уж о лете 1999 — видишь, это тысячадевятьсотдевяностодевятилетние сарафаны, я в них когда-то помещалась, посмотри же, а это — зима девяносто семь, я бы даже не вспомнила, как хорошо было зимой девяностосемь, если б не эти дивные рейтузы, но почему так пыльно, это же просто невозможно.
мы раскладываем по кучкам чеканки, сломанные кухонные комбайны XIX века, банки с землей, урны с пеплом, похоронные трусы, диапроекторы, плюшевые куклы, плюшевые меха, чешский хрусталь, пыль, пыль, пыль, смута и раздрай. мы таскаем к подъезду шкафы, набитые кирпичами и советскими энциклопедиями, коробки с игрушками для хороших детей и кульки с одеждой для плохих, посмотри, как все удачно складывается, а потом по очереди отмокаем в ванной и задумчиво наблюдаем за тем, как в воронке сливного отверстия исчезает вековая пыль, свидетельница нашего благостного счастья — спокойного, тусклого, совершенного, и становится даже жалко, что она уйдет в ржавую трубу, окрасив воду в пепельный цвет, потому что пыль — это, наверное, единственное, что помнит о нас только хорошее.
- вера, ты просто обязана это надеть, сделай мне приятное, хотя бы раз в два года, - п. восхищенно трясет у меня перед носом найденными в руинах потаскушечными замшевыми сапогами на каблуках, обтянутых кожей — эдакое винтажное порно для бедных. я с ужасом машу руками — нет-нет-нет, даже не проси, в конце концов, это не мой размер. п. предлагает положить сапоги в кулечек для плохих детей, но мы находим сапогам более интересное применение: мы играем ими в италию. п., лощеный, гладкий, стоит под моим балконом, а я вываливаюсь грудью в оконный проем и закатываю Роскошный Южный Скандал.
- жлоб, ненормальный, ненавижу, забирай свои вшивые подарки! - и с шестого этажа запускаю в п. сапогом. п. подбирает сапожок и аккуратно укладывает его в пакетик с написью "шамбала" — о нет, дорогая, ты все неправильно поняла, я тебе сейчас все объясню, они не вшивые, в замше не живут вши.
я рассказываю эту историю в спинки машинных сидений, абсолютно справедливо не рассчитывая на то, что сейчас раздастся взрыв гомерического хохота, и все развернутся, будут смотреть на меня мокрыми от смеха глазами и хлопать себя по коленкам, но мне почему-то очень хочется рассказать эту историю двум новым красивым людям, которые тоже грустят по какой-то своей личной пыли и переглядываются, словно говоря друг другу: "а помнишь, какими мы были охуенными в году номер N, хотя то, что есть сейчас, нас тоже вполне устраивает". новая красивая девушка таня барабанит длинными пальцами по рулю и вдруг быстро рисует ногтем на мутном от дождя стекле сердечко. я смотрю на это сердечко и чувствую, что сейчас разревусь к чертовой матери, понимая, что эту картину я запомню на всю жизнь: ночь, дурацкий ливень, саундтреки к бывшим людям (ой, у тебя мой плей-лист, надо же! — да ну, это же из старого), это наивное косорылое сердечко и еще одно, как сейчас кажется, безнадежно-бездарное лето, о котором несколько лет спустя напомнит какая-нибудь оловянная кружка, свалившись с балконной полки, как ньютоновское яблоко, с гулким грохотом покатится по полу, подняв облако пыли, от которой предательски защиплет в носу и захочется чихать — от злости, потому что это так глупо — быть счастливым в странном, редком с точки зрения грамматики и прочно привычном времени-матрешке past perfect continuous.
Комментарии 3