Брызги
Она уселась поудобнее, откинула со лба прядку непослушных волос, подняла подбородок и замерла.
- Камера, мотор! – раздался голос режиссёра. Из-за ярких софитов, расположенных полукругом и бьющих в глаза, рассмотреть людей, находящихся за камерой не было никакой возможности.
Слева от чёрного глаза объектива, нацеленного на неё, загорелся маленький красный огонёк.
- Начали! – прохрипел режиссёр.
Тщательно проговаривая согласные и соблюдая артикуляцию, она отчеканила:
- Сегодня днём президент России Владимир Владимирович Путин прибыл с рабочим визитом…
- Стоп! Сто-о-оп! Стоп! – даже не прокричал, а простонал режиссёр. Красный огонёк погас. Её партнёр шумно выдохнул, поднялся со своего места и исчез за софитами. Из плотной стены светового занавеса вынырнул маленький тщедушный человечек в яркой гавайской рубашке и нелепой белой бейсболке с надписью «L&M». И рубашка и бейсболка режиссёра были в мокрых разводах. – Долго ещё ты, бестолочь белобрысая, будешь тянуть из меня нервы?! Ты что, не можешь запомнить двух слов текста? Чему тебя учили пять лет на журфаке МГУ?
Она опустила глаза и виновато поёрзала:
- Я ещё в Останкино стажировалась…
- Скажите, пожалуйста, в Останкино. Не смеши! Не можешь запомнить, напиши себе на руке! Вот ручка! Пиши давай! Так. Все готовы? Камера, мотор!
Она набрала в грудь воздух и замерла.
- Крупный план. Начали!
- Се…, - она осеклась. Режиссёр, дико тараща глаза, на миг показался из-за камеры. Она опустила взгляд на исчерканную синим ладошку и, соблюдая артикуляцию, отчеканила:
– Даст ист фантастик. Я. Я.
После чего откинулась на кровать рядом с партнёром.
---------*-----------
«Пятьдесят восемь, пятьдесят девять…хочу есть, есть хочу…шестьдесят четыре, шестьдесят пять…у-у, сосед, паскуда, третий месяц штуку не отдаёт, хотя занимал на неделю…шестьдесят восемь, шестьдесят девять…как там «Зенит» сыграл-то в прошлом матче…о-ох проиграл ведь голимому «Факелу»…семьдесят пять, семьдесят шесть, семьдесят семь…не дойдёт до финала…восемьдесят четыре, восемьдесят пять…с-сука…восемьдесят восемь…ещё чуть-чуть…девяносто…до сессии не допустят…четыре хвоста…девяносто два, девяносто три…могут вообще из института вышибить…девяносто шесть…ну-у…девяносто семь…ещё-о…девяносто восемь…о-о-ох». Он ещё содрогался в оргазме, а Светка уже радостно пищала:
- Не дотянул! Не дотянул!
Немного придя в себя, он возмутился:
- Ты подмахнула!
- Ничего я не подмахивала! Проиграл! Проспорил!
Он с тоской наблюдал, как Светка выскользнула из-под него и, мелькая аппетитным загорелым задиком, легонько, на носочках, подскочила к столу и, издав довольное урчание, впилась зубками в хрустящую корочку последнего круасана.
----------*----------
- Да где же ты, хрен колченогий! Ой, соседушко! Знатный ебун был! Э-эх, как мы с тобой, сразу после войны-то! Х-х-х-кхе-кхе. Хосподи, прости! – Кузьминична закашлялась, мелко перекрестила объёмную пазуху и, тяжело переступая искалеченными артритом ногами, двинулась дальше.
- Во-от ты где, антихрист хромой! – она остановилась около свежего холмика. Поставила лампу на соседнюю могилу и, поплевав на большие красные ладони, вонзила лопату в рыхлый грунт. После получаса умелой работы, раздался глухой стук. Точным ударом лопаты срубив шляпку гвоздя в изголовье, Кузьминична приподняла крышку. Холодный ветер зашумел над головой гривой росшего неподалёку клёна. Ночная птица захлопала крыльями и, ломая сухие ветки старого дерева, метнулась в сторону церкви, темный силуэт которой был едва различим на фоне синего безлунного неба. Кузьминична замерла на мгновение, пожевала морщинистыми губами, трижды сплюнула себе на левое плечо и откинула саван. Не глядя в лицо покойника, высунув кончик белого языка и закатив глаза, она начала шарить по его впалой груди, оглаживая каждый миллиметр одежды. Затем ощупала бока и запустила руку глубже, под спину старика. Невероятное волнение охватило её и старуха готова была уже разразиться обычной матерной тирадой, как вдруг её грубые пальцы наткнулись на какой-то маленький, твёрдый предмет.
- Во-от она где! Так я и знала! Весь дом обшарила! В кои-то веки украшению праздничную надела и нА тебе! Потеряла, дура-баба, по тебе, старый хрыч, убиваясь. – Кузьминична, воровато озираясь, спрятала серёжку поглубже в декольте. Кряхтя и бормоча беззвучно то проклятия, то «Хосподи, прости», она выбралась из могилы. С трудом разогнувшись, пробурчала «Ни от живого, ни от мёртвого от тебя покоя нет» и со стуком обрушила на крышку первый ком земли.