Две недели назад из-под ванны стала протекать вода. Позавчера пришли соседи снизу в виде медсестры Маргариты Медуновой, пожилой сухой женщины с серым, усталым лицом. Соседи пожаловались на течь в своем потолке. Нужно было срочно вызывать сантехника.

Я не люблю разговаривать по телефону. Для того, чтобы кому-нибудь позвонить, мне приходится уговаривать себя несколько часов, а порой и дней. Зато, завершив разговор, я становлюсь весел и горд собою.

Когда на следующий день, то есть вчера, Медунова прислала мужа, тщедушного учителя физики Владимира Львовича, мне пришлось взяться за трубку.

Сегодня утром пришел сантехник. Я ждал его и не пошел на работу. Сантехник представился Мишей. У него был модный широкий пояс для инструментов и полосатые подтяжки. Густые седые усы украшали его упитанную физиономию. Провозившись полчаса, он, покряхтев для виду, с притворной грустью заявил, что ванна прохудилась и требует замены. Делать было нечего, и я согласился. Скрежет, металлические удары и визг ножовки стихли часа через полтора. Миша пообещал вернуться после обеда, чтобы вывезти останки моей белой старушки, прослужившей мне верой и правдой без малого восемь лет.

Закрыв за Мишей дверь, я заглянул в разрушенную ванную комнату. Миша распилил мою прохудившуюся старушку на шесть равных частей - один раз вдоль и два раз поперек. Я нисколько этому не удивился, так как ничего не понимал в сантехнике, и решил, что так, должно быть, и происходит демонтаж ванны. Точнее сказать, я ничего не решил, я, по правде сказать, даже не задумался над этим вопросом - зачем Мише понадобилось распиливать мою бедолагу и тратить столько своего времени и моих денег. Во-первых, я посчитал это вполне разумным, а во-вторых, подумать об этом я просто не успел, потому что все мое внимание сразу же привлекла Дверь.

Дверь, как и положено любой двери, находилась в стене. Что отличало эту Дверь от прочих, так это ее размер - мне по колено, - и расположение - она находилась в том месте стены, к которому до сегодняшнего дня была приделана моя ныне распиленная ванна.

Не теряя ни секунды, я задумался. Я въехал в эту квартиру восемь лет назад, ванна досталась мне от предыдущих жильцов. Я вспомнил странную семейку - Нелли Евгеньевну Старх с племянником-переростком Фельдшманом и двумя чересчур дружелюбными собачками Жилей и Сюсей, лупоглазыми, тонконогими и шумными. Все члены этого семейства издавали непереносимые запахи - беззубая Нелли Евгеньевна пахла раздавленными божьими коровками, Фельдшман безудержно вонял новым дермантином, а от собачек мощно веяло псиной и дохлыми животными. Все это перемешивалось с наполняющими квартиру тяжелейшими ароматами старья, рухляди и нафталина.

От запахаов за восемь лет я сумел избавиться, и совсем уже не вспоминал бывших хозяев моей квартиры, но сейчас, глядя на Дверцу, вспомнил - и черные, как норы, глаза Нелли Евгеньевны, и тонкие, как бумага, губы Фельдшмана. Что за сюрприз приготовили они для меня в этой потайной кладовочке? Какими еще запахами удивят они мой чувственный нос?

Дверь не имела ручки, но имела замочную скважину. Я опустился на четверинки и заглянул в нее. Ничего, кроме непроглядной тьмы. Не без опаски поднес я к скважине нос и почуял легкий, отдающий подвальной сыростью сквозняк.

Не так давно я купил себе замечательную монтировку. Она была фигурно изогнута в пяти местах, выкрашена желтой краской, приятно оттягивала руку. Мне не терпелось испробовать ее в настоящем деле! Она лежала в ящике с инструментами, который я хранил на балконе, под колченогим потертым креслом, наследством Нелли Евгеньевны. Я возбудился от предвкушения раскрытия тайны и, выдвигая ящик из-под кресла, сильно задел одну из его покосившихся ножек. Кресло завалилось набок, хрустнуло, звякнуло - и на бетонный пол, как на блюдечко, выскочил старинный, покрытый кое-где ржавчиной ключик.

Стоит ли говорить, что он без труда повернулся бы в замке Двери, если бы, пока я шел от балкона до ванной, не раздался звонок в дверь.

Пришла Елизавета. Я обрадовался. Ведь Елизавета - это всегда праздник, это вакханалия, феерия, бранденбургский концерт и шербургские зонтики, это легкие спиртные напитки и секс. Я люблю секс. Я думаю, что я люблю секс. Я привык думать, что я люблю секс. Я никогда всерьез не задумывался над этим вопросом, хотя я люблю задумываться на подобные темы.

Раз уж я не поленился придумать эпитеты для надоедливой Медуновой и лысеющей Старх, мне никак не отвертеться от описания души и тела Елизаветы - в ярчайших, пикантнейших подробностях - благо описания эти доставят мне ни с чем не сравнимое У Елизаветы на позвоночнике пух, а сгибы локтей так нежны, что я не смею прикасаться к ним своим небритым подбородком - боюсь расцарапать в кровь. Нос и пальцы Елизаветы аристократично длинны и заканчиваются изящными ноздрями и ногтями. Губы ее таковы, что хочется их откусить, сразу обе. Взять в рот и откусить. Однажды я чуть не всосал в себя всю Елизавету, но это отдельная история.

Когда я в первый раз обнимал Елизавету, она была в тонкой белой футболке, под которой просматривался лифчик. Когда я обнял ее, я почувствовал в своих руках и на своем теле чужое человеческое тепло. Мне показалось это очень странным. Это действительно странно, потому что я не в первый раз обнимал женщину. Я представил, как Елизавета чистит зубы по утрам, буднично надевает на себя лифчик, вся еще лохматая и сонная, выбирает в шкафу футболку, наягивает джинсы, потом, вероятно, вспоминает, что забыла приклеить к трусам прокладку, и бежит обутая в ванну, а возможно и прямо в коридоре, перед зеркалом, спускает с себя джинсы с трусами, задирает футболку, прижимает ее край подбородком, и приклеивает к узкой полоске трусов узкую бумажную полоску. Привлекут ли меня физически ее бледнеющие в темном коридоре ягодицы и ее малые половые губы, не очень плотно прикрытые большими? Скорее всего, да. Она мне очень нравится как человек, как личность, и как женщина. Я ее уважаю и люблю. Она меня возбуждает.

Об этом я думал, когда обнимал Елизавету в первый раз. Ей шел тридцать второй год. Она была настолько сексуальной, насколько может быть только не очень юная женщина. Когда она смотрела на меня, у меня поднималось артериальное давление и хотелось ее. Я нередко задумывался в то время, насколько этично кончать на человека, которого уважаешь. Елизавета преподает в консерватории по классу домры. Она прекрасно играет на струнных инструментах и на рояле. У нее сильные пальцы и душа. Я всегда ее уважал, и как музыканта, и как очень умного и остроумного человека - я ценю юмор. И, допустим, если это этично и тактично - то куда? Например, на пупок допустим еще туда-сюда, но выше? На грудь - я думаю, на грудь вполне приемлемо? У Елизаветы крупная и крепкая грудь, что для ее возраста и субтильного телосложения, даже при отсутствии детей - большая редкость.

Но на лицо? Ведь я же дарил ей цветы после концерта, кричал "Браво!" и "Бис!", даже просил оставить автограф на программке - и тут, на тебе, на лицо. А в рот? Нет, правда - ведь при всей комичности, вопрос этот далеко не праздный, не шуточный.

Так думал я, обнимая Елизавету в первый раз. Как давно мечтал я об этом - и как неловко чувствовал себя сейчас. Чужое тело с незнакомыми родинками проникало в меня своим теплом и языком, расплющивалось об меня своей крепкой грудью, терлось об мою ляжку. Да, я был возбужден, этого было не скрыть, да я этого и не думал, и не хотел скрывать, я лишь тихо удивлялся своей внезапно возникшей интимофобии. Когда я раздумывал об этом после, я придумал такое объяснение - мне не хотелось никого подпускать близко к тому, что я называю своей душой, ведь вся она покрылась мозолями и коростой, а теперь, от прикосновений Елизаветы, вся эта накипь грозилась размякнуть и отвалиться, и я боялся, что будет больно.

Но все мои страхи и подозрения исчезли, как только я увидел свой член в ее губах, в тех самых губах, которыми я не раз любовался из зрительного зала, и ее сильные пальцы на моем животе, и потом еще кое что мы делали с ней так что в итоге я стирал сперму с ее позвоночника. У нее на позвоночнике пух.

Сегодня, когда она пришла, я был немного занят - я как раз собирался открыть загадочную Дверь загадочным ключом. Но Елизавета помешала мне - она мурлыкающим голосом обозвала меня "глупеньким буратиной" и я потерял контроль над собой. Она только что ушла. Сначала мы с ней целовали друг другу ступни, сосали друг другу большие пальцы ног, потом языками поднимались выше, выше, пока не встретились - свернувшись в валетный клубочек, мы лежали и целовались в губы, в рот. У Елизаветы такие губы, что их хочется съесть.

К сожалению, я еще не узнал, что расположено за Дверью, так как начал писать этот рассказ сразу после ухода Елизаветы. Она ушла расстроенная, не приняв душ, ведь душа у меня теперь нет и некоторое время не предвидится.

В данный момент меня интересует только два вопроса - что находится за Дверью и куда запропастился Миша? Пожалуй, я позвоню ему попозже, а сейчас, наконец, загляну за Дверь.