Сари мы, конечно, прикупить так или иначе собирались. Но не сразу. Мы
сначала хотели как следует пошляться по рынку, присмотреться,
прицениться, пропитаться ярмарочной атмосферой. А уж потом, может быть...
Ага, щаз-з-з...
Буквально третья от входа палаточка была богато декорирована
разномастными узорными тряпочками. Улыбающаяся пожилая индианка призывно
заголосила:
- [Пирожки, пирожки горячие], э-э-э, красивый одежда, слушай,
  не проходим мимо, покупаем, да?
- Спасибо, мы пока покупать не будем, - вежливо сказали мы. – Может,
  попозже...
- Зачем покупать? Не надо покупать, просто примерь!
Я явственно услышал щелканье стальных челюстей капкана. Ловушка
сработала. Ну какая женщина откажется лишний раз намотать на себя метров
пять-шесть какого-нибудь симпатичного матерьяльчика? Процесс пошел и
стал необратим.
Первой начали заматывать в этот гигантский отрез ткани жену. Жена
послушно крутилась туда-сюда, дочка тщательно фотографировала весь этот
непростой технологический процесс, я мрачно курил в сторонке.
- Ай, посмотри, какой красивый жена стал! – всплеснула руками индианка.
 
Скучковавшиеся тут же индусы одобрительно зацокали языками, подтверждая.

Ну, не могу не согласиться. Жена получился красивый, да.
Следующей в сари стали заматывать Светлану Васильевну. Светлана
Васильевна – это коллега жены по работе, энергичная пожилая женщина. Так
получилось, что мы поехали в отпуск с ней вместе и везде шлялись тоже
вместе. На постоянные вопросы индусов "Мама? " мы устали объяснять, что
это коллега, и покорно соглашались: "Мама".
Завернутая в пять метров ярко-желтого шелка Светлана Васильевна
напоминала улыбающегося коротко стриженого Колобка.
- Мама гуд! – убежденно заявила индианка.
- Мама вери гуд! Красивый! – дружно подхватили окружившие нас плотным
  кольцом индусы.
- Угу, рази ж кто спорит, - кивали мы в ответ.
В финале представления в сари стали обряжать дочку. Сари вообще штука
роскошная, да еще симпатичного оранжевого оттенка, да с серебряной
вышивкой... Дочка потупила глазки, приняв изящную позу восточной
танцовщицы...
Продавец из соседнего ларька с ходу предложил дочке замуж.
Я размазал его взглядом по прилавку.
Дочка дипломатично отказалась, сославшись на непризывной для Европы
возраст.
Но из сари не вылезла.
Неизбежность покупки сомнения не вызывала. Теперь следовало торговаться.
Я затушил бычок, сдвинул очки на кончик носа, и пробуравив индианку
самым ледяным взглядом, сурово поинтересовался:
- Хау мач?
Продавщица заулыбалась еще шире, зазвенела браслетами и от всей широты
индийской души ляпнула:
- Тысяча восемьсот!
- Шо? – возмутился я. – Вот за этот жалкий обрывок марли, которым три
  года мыли полы на заводской проходной? Шутить изволите, мадам? Пятьсот
  максимум!
- Ай, посмотри, красивый ткань, ручная вышивка, самый лучший сари на
  всем рынке! Чистый шелк! Тысяча шестьсот!
- Это сари сделано в подпольной шанхайской лавочке на Малой Арнаутской
  улице! – со всей возможной твердостью изрек я. – И насчет чистого шелка
  тоже сомневаюсь. Как говорил один великий российский гуру: "Не верю!"
  Шестьсот, так и быть.
- Ай, золотой, красивый, - заверещала индианка. – Как можно так
  говорить, шестьсот? Какие-такие шестьсот? Моя семья умрет с голоду!
  Полторы тысячи, о`кэй?
Я расправил плечи и осторожно поколотил себя в грудь а-ля Тарзан.
- Женщина! – строго сказал я. – Ты наверное не понимаешь, с кем имеешь
  дело. Я тверд и неуступчив, как гранитный утес на нормандском побережье.
  Я жесток и холоден, как кубик льда в коктейле. И страдания твоей семьи
  не выдавят из моих строгих глаз ни малейшей слезинки. Ладно уж, семьсот,
  и ни рупией больше. Ай эм гриди, понятно?
- Гриди? – неверяще переспросила торговка.
- Папа вери-вери гриди, - подхватила спектакль дочка. – Он больше не
  заплатит.
- Ага, - подтвердил я.
Жена тихонько потянулась к моему уху:
- Тут только одного материала на тысячу. Без вышивки, - прошептала она.
 
- И ты, Брут? – возмутился я. – Не сметь поддерживать спекуляцию! Этот
  засморканный носовой платок-переросток стоит восемьсот и не больше! Так
  говорит Заратустра! И я тоже так говорю! Мадам! Ю андестенд?
  Эйт-хандред!
Индианка с жалобным видом принялась набивать на калькуляторе 1300.
Я отнял калькулятор и нарисовал 850.
Индианка слегка повыла и изобразила 1200.
Я нагло хмыкнул и снова нарисовал 800.
- В ваших интересах, мадам, не зарываться особо, и не упорствовать в
  своих плюшкинских заблуждениях. Подобно пророкам, чье слово – истина в
  последней инстанции, я говорю вам – будьте скромнее и воздастся вам
  сторицей! В будущем. Возможно. Стяжатели же, как известно, будут
  пребывать в геенне огненной, перманентно страдая зубною болью и
  воспалением среднего уха. И даже реинкарнация вам не светит, ибо
  отвернутся от вас блаженные шестирукие боги, пребывая в отвращении от
  жадности, столь недостойной такой почтенной дамы. Таки восемьсот и по
  рукам? Эйт-хандред гуд?
Индианка завыла, как трамвай, умирающий на рельсах в глухой степи:
- Ты хочешь рвать мне сердце! Мои маленькие дети будут плакать, когда
  узнают, что я отдавать такой красивый одежда себе в убыток! Ты меня
  убивать! Ладно, тысяча, и то только для твой красивый дочка!
- Таки я изумительно рад, мадам, шо мы с вами приходим к некоему
  консенсусу, как говорил еще один великий российский гуру. Как насчет
  долгосрочной гарантии на изделие? А вообще сертификат на него есть? Ах,
  вы не знаете слова "сертификат" и никогда его не видели? Я тоже не
  видел, но спросить-то можно. А как вообще торговля? Все путем? Как
  здоровье вашего уважаемого дедушки? Не беспокоят ли его тщедушное тельце
  страшные тропические болячки? А детишки не огорчают? Тоже торгуют? На
  пляже, небось? Поубивал бы, так надоели! Ну, мы договорились? Восемьсот?
 
- Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы! – сказала индианка, страдальчески возведя глаза к
  небу.
- Ну ладно, ладно, так и быть, - участливо подхватил я. – Сегодня
  великий день моей неоправданной щедрости. Я швыряю в толпы ликующего
  народа полными горстями медную мелочь и зачерствевшие пирожки недельной
  давности. Только из уважения к вашей замечательной стране – восемьсот
  пятьдесят. Эйт-хандред фифти? О кей?
Индианка в поисках сочувствия перевела взгляд на жену:
- Красавица, ну добавь еще пятьдесят!
Жена мгновенно приняла вид покорной зачморенной восточной женщины и
потупила взор, скромно сложив руки:
- Ой, вы знаете, а все деньги у мужа... Он мне кошелек не дает. Правда, о
  повелитель?
- Истинная правда, - подтвердил я, крепче прижимая к себе сумочку жены,
  в которой лежали деньги. – Так что, мадам, не пытайтесь урвать какой-то
  жалкий дополнительный бонус, пробуя сыграть на пресловутой женской
  солидарности. Этот номер, гражданин Гадюкин, у вас не пройдет! Но
  пасаран! И вообще, мадам, я же вижу, что у вас дядя работает на
  гуталиновой, в смысле на тряпичной фабрике! В вашей замызганной лавчонке
  этих самых сари – ну просто завались! Ну и, спрашивается, зачем вы
  клянчите эти несчастные пятьдесят рупий, которые все равно есмъ тлен и
  прах, и в прах отыдут? Куда как лучше просто иметь хорошее настроение, а
  оно таки у нас будет, когда вы таки прекратите выпендриваться и уступите
  нам это несчастное сари, покрытое унылыми пятнами вышивки, за восемьсот
  пятьдесят! И давайте закончим это обсуждение без перехода на личности!
  Протянем друг другу волосатую руку договоренности! В конце концов базар
  большой и что мешает нам развернуться и пойти искать более сговорчивого
  продавца? Ага?
- О кей, - тяжело вздохнув, сказала индианка.
- Вот и ладушки, вот и договорились, - радостно резюмировал я. – Успехов
  вам, сударыня, на вашем нелегком поприще, очень приятно было
  познакомиться.
Товарно-денежный обмен состоялся. Индианка вновь заулыбалась и на
прощание пожала нам руки. Насколько я понял здешние нравы – это
означало, что мы таки лоханулись. Можно было купить дешевле.
Ну да ладно. В следующий раз. 

 

(с) darkmeister