Мужское тело для его обладателя чем-то сродни банковскому счету: пока оно в порядке, о нем почти не думаешь. В отличие от женского, оно не требует слишком уж тщательного ухода — нам только и надо, что время от времени принимать душ, подрезать ногти раз в десять дней да стричься с интервалом в месяц. Ах да, еще бриться — каждое утро скрести физиономию станком или возить по ней жужжащей машинкой. По мнению Байрона, высказанному им в «Дон Жуане», регулярное бритье можно считать таким же проклятием для мужчин, как периодически повторяющиеся родовые муки — для женщин. Он говорит о женщине:

Досталось ей в удел деторожденье,
Как нам бритье — за наши прегрешенья!

С точки зрения воспроизводства, мужское тело — это средство доставки, тогда как женское служит мудреным агрегатом для хранения и вынашивания. Доставив требуемое по назначению, мужчина чувствует, как его интерес к женщине медленно, но верно улетучивается. Однако извечной женской героике рождения и вскармливания можно противопоставить сверхчеловеческое упорство мужчины-поставщика. Он перемахивает через стены, пренебрегает сном, рискует бумажником, здоровьем и своим политическим будущим — и все это ради того, чтобы внедрить свое семя в лоно избранной женщины. Это стремление задает тон всей его жизни. Тело же его, подобно отделяемой ракете-носителю, представляет собой своего рода расходный материал. Мужчины подвергают свое тело опасности, чтобы хоть ненадолго избавиться от оков гравитации.
Когда срок моего обитания в собственном теле был еще относительно мал — лет шесть или около того, — я любил прыгать и падать просто ради удовольствия. Падения — навзничь, с лестницы — помогали мне привлечь к себе общее внимание и стали моим коронным номером, который я исполнял на загородных вечеринках чуть ли не до сорокалетнего возраста. В конце концов, падение — это тоже полет, хоть и чересчур кратковременный. Свалиться из окна высотки или с обрыва жаждет мое тело, а не разум, который противится зову бездны изо всех сил; из-за этой внутренней борьбы у меня перехватывает дух и холодеет под ложечкой, а всякое путешествие в Европу, с ее Альпами, крепостными парапетами и смотровыми площадками на соборах c их горгульями, приобретает легкий оттенок кошмара. Как ни странно, теперь падение снится мне намного реже, чем в детстве, когда мое подсознание вело себя гораздо честнее. Самолет, это неизбежное зло, превращает землю в карту настолько быстро, что сознание остается спокойным и отрешенным, и все же несть числа юношам, мечтающим стать летчиками.

Всякий анализ различий между мужчинами и женщинами должен учитывать поразительное мужское безрассудство — по-моему, это отнюдь не тяга к смерти, как полагают сторонники мрачной феминистической космогонии, а желание дойти до самых границ, до предела прочности, что-то вроде любопытства механика. Количество молодых парней, наносящих своим телам значительный ущерб, просто ошеломляет: даже если не принимать в расчет войны и ДТП, школьные виды спорта с одобрения родителей и свирепых тренеров собирают богатый урожай из разбитых черепов и коленок. Мы были созданы для битв еще в постобезьянью, восточноафриканскую эпоху, и эти толчки, удары, сотрясения, заглушающий боль прилив адреналина — для нас сущее блаженство, пускай обременительное и малоэстетичное, но все же. Столкни свое тело в пропасть и проверь, умеет ли оно летать.

Наверное, мужчины воспринимают мир иначе, нежели женщины, обладающие столь активным, сложным и важным внутренним пространством. Мужчин же скорее интересует пространство внешнее. Воздушные шары в небесной синеве, извилистая лента серпантина над головой, крохотный реактивный истребитель, рисующий белую полоску на высоте в сорок тысяч футов, серое пятнышко газельего бока, мелькающее чуть дальше, чем берет стрела, бесчисленные звезды, рассыпанные по своему гигантскому черному ободу, горизонт, Эверест, квазар — все это имеет характер знамений и пробуждает чувство связи с невидимым, с пустотой. Идеальное мужское тело похоже на плотный клубок линий, дышащих потенциальной мощью, это диаграмма, направленная вовне, тогда как идеальное женское тело представляет собой комплекс плавных кривых, описанных вокруг центров покоя. Конечно, ни то ни другое на самом деле не идеальны, поскольку оба пола — это лишь половинки андрогинного целого; теперь Диана-охотница как эталон телесного совершенства находится в большей моде, чем томная грузноватая Венера, а в рекламе мужского нижнего белья чаще увидишь тип современного Диониса, а не Марса. Но, как бы то ни было, даже в самых грациозных мужских силуэтах кроется намек на захват территории, на движение вперед.

Эрекция тоже бросает вызов земному тяготению, рискованно с ним заигрывает. Она доводит устремленность телесной диаграммы вовне до прямого разрыва — объективного в случае со спермой, субъективного для яичек и пениса. Эти органы живут едва ли не отдельной от тела жизнью — к мужскому торсу прикреплен снизу какой-то демон, ведущий себя сумасбродно и порой до смешного нелепо. Его можно уподобить вашему любимому братцу-малышу, иногда раздражающему вас своими выходками; если он — это вы, то в упрощенном и малоблагородном виде. Это ощущение раздвоенности мужского тела отражено в словесных играх на тему любви и в эротической литературе, где пенис часто обретает свое собственное имя — персонификация, которой вагина не удостаивается даже в самых восторженных панегириках. Здесь, в этой квинтэссенции всего мужского, не может быть никакого притворства, тут не спрячешься; нет ничего более откровенного в своей наготе, чем воспрявший фаллос, и его агрессивный вид неотделим от его тонкокожей уязвимости. В акте соития, со стороны снисходящей до него женщины, присутствует что-то от материнского инстинкта, побуждающего ее — пусть лишь на короткое время — вобрать мужское тело в себя, дабы милосердно защитить его от всяких напастей.

Таким образом, обитать в мужском теле значит чувствовать некую обособленность от него. Оно, конечно, не враг, но и не совсем друг. Похоже, наша сущность заключена не в клетках и мышцах, а в тех следах, которые оставляют в атмосфере наши мысли и действия. Мужское тело скользит по поверхности, не погружаясь в природные глубины, тогда как кровь, муки и таинственные подспудные импульсы женщин обеспечивают продление рода. Из-за меньшего участия в природных процессах мужское тело как будто бы не замечает бега времени. Но это впечатление ложно: дремлющие в наших телах силы впервые заявляют о себе в ранней юности, вместе с прыщами и потными ногами, и мало-помалу начинают иссякать после тридцати или около того. Снимая туфли и носки, я неизменно удивляюсь своим безволосым, бумажно-белым лодыжкам — когда я видел такие у отца, это вызывало во мне прилив жалости. Я почувствовал себя жестоко обманутым, когда, борясь с соперниками на футбольном поле (это было двадцать лет назад), услышал хруст своей ломающейся берцовой кости; и когда, между двумя лекциями в Кливленде, мой аппендикс едва не взорвался; и когда на днях, уже не в первый раз, уловил источаемый моим собственным телом затхлый чердачный дух, который в давно минувшие годы исходил от тела моего деда.

Тело мужчины предает своего обитателя не так скоро, как женское. Не будучи столь прелестным и изящным, оно не может подвергнуться и столь значительным переменам; морщины не умаляют его относительно скудных эстетических достоинств. Свою способность к размножению оно сохраняет до неприличия долго. Если не требовать от него спортивных рекордов, оно неплохо служит как минимум до шестидесяти лет — это мой нынешний возраст. Дальше начинаются капризы. В мужском теле нет молочных желез и яичников, излюбенных мишеней рака, но простата — этот маленький, неуклюже расположенный источник семенной жидкости — откликается на половые нагрузки приступами истерического деления клеток, а все это бесконечное пиво с чипсами сказывается на состоянии коронарных артерий. Писатель, которому довольно самых скромных физических данных, лишь бы они позволяли ему усесться за стол, подняться на кафедру да время от времени съездить в Нью-Йорк, не может не испытывать благодарности к своему телу — особенно к глазам, этим сложным и хрупким органам, позволяющим мозгу выглядывать из черепа, и рукам, способным держать перо и стучать по клавиатуре. Его тело — не он сам, но его близкий приятель, лысеющий и толстеющий подобно большинству остальных приятелей. Мужчина и его тело похожи на мальчишку и его дружка, которому отец дал свои водительские права и разрешил на один вечер воспользоваться автомобилем; мальчуган с радостью отправляется в поездку.