Тогда давно, когда я еще любил саму любовь и единственный практический опыт в этой сфере был связан с соседкой Олесей, мир казался намного проще, чем сейчас. Не только потому, что в возрасте пятнадцати лет все кажется проще, чем когда тебе за тридцать, нет, тогда все действительно было просто, потому что время было интересное и диктовало определенное отношение к нему и ко всему, что окружает. Оно и сейчас продолжается, но только для тех, кто родился в восьмидесятом. Плюс – минус пять лет.



Еще не было интернета, да, что там интернета – вообще ничего не было кроме телевизора «Горизонт». Кому повезло больше “Panasonic” или “Sony”.

Моя семья не отличалась особой сообразительностью. Если у большинства моих знакомых родители поймали волну, ударились в «челноки», скупку «ваучеров», моя мать продолжала быть убежденным учителем русского языка и литературы не в меньшей степени, чем отчим продолжал оставаться военным летчиком. Оба просто жили автоматически, по году ждали, когда хоть что-то изменится к лучшему, а может даже выдадут зарплату.

Я не знаю, что бы мы делали, если бы не войсковой продуктовый паек отчима. Но главное было не это, главное – атмосфера, которая витала в умах, замешанная на информации, льющейся из зомбо-ящика.

Я помню, как отчим сидел перед телевизором, смотрел новости. Бойкая телеведущая сообщила радостную весть о том, что нет больше такой страны как Советский Союз, но есть теперь Российская Федерация и какое-то СНГ.

Для меня в этом не было никакой смысловой нагрузки в силу малых лет, но из разговора родителей я понял, что все теперь стало как-то неважно, потому что совершенно не понятно, что будет завтра, чем все это закончится.

Вот это «все равно», «не понятно, что будет завтра» - стало основным лейтмотивом под которым происходило мое взросление и взросление всех детей того времени.

Для нас было понятно только одно – все плохо, все очень плохо, дальше будет только хуже. Если вдруг у кого-то возникала мысль, что все может наладиться, реальность тут же делала поправку, по белому дому в Москве начинали стрелять танки. Если кто-то утром проснулся и подумал, что можно жить дальше, строить какие-то планы, это тоже корректировалось. Например, тем, что вчера деньги были вот такие, сегодня уже вот такие, стоят эти деньги теперь вот столько.

Веселое время, интересное, особенно, когда ты подросток. Подросток одетый точно в такую же одежду, как вся молодежь в твоем городе: бейсболка с надписью USA, спортивные штаны с красными и зелеными лампасами, серый или зеленый свитер с непонятным замысловатым ромбом посередине.

Зимой китайский пуховик, перья в котором через два дня полностью сбивались вниз и человек становился похож на птицу Киви, зато он был двусторонний! Выворачиваешь наизнанку - ты птица Киви другого цвета. Футболка с разноцветными буквами BOSS. Тогда еще никто не знал, что это какой-то там бренд, да что такое бренд еще никто не знал. Мы были уверенны, что BOSS – это просто бос.

Интересное время, веселое. Время, которое запестрило перед глазами яркими обертками сникерсов, марсов, красивыми, манящими сигаретными пачками, жестяными пивными банками, видеосалонами по рубль вход.

У этого времени была своя музыка. Такая же нелепая, вычурная, вульгарная, как все вокруг. Сказал бы мне кто тогда, что сейчас это будет ретро, выбивающее слезу из растолстевших теток, которые когда-то были моими одноклассницами.

Чудесное, распрекрасное время – время, в котором отсутствует будущее, нет прошлого, а настоящее умещается в одно слово – пиздец.

Не знаю почему, но когда пришло время взрослеть, когда закончилась школа, я был уверен, что какие-то попытки устроить свою судьбу стандартными методами: поступить в университет, получить образование - стали для меня бессмысленны. Я был уверен, что раз уж это потеряло ценность сейчас, ценным не станет никогда.

Зарабатывать пенсию? Зачем? Все равно на нее невозможно прожить, какой в этом смысл?
Я как-то по инерции поступил в военный институт по настоянию отчима. Посмотрел на армейский идиотизм, меньше чем через полгода бросил это гиблое дело, ушел в армию срочником. Я решил, что лучше закончить все за два года, чем посвятить этому всю жизнь. Как отчим сидеть, ждать зарплату, питаться исключительно консервированной рыбой из сухпайка.

К тому времени, как пошел в армию, я был долговязый, худой как индийский йог с полным отсутствием планов на будущее, тоже как индийский йог.

Уходить в армию было сложно только по одной причине. На гражданке оставалась Катя, вместе с ней какое-то подобие первых серьезных отношений, если могут быть серьезные отношения, когда тебе восемнадцать, ей шестнадцать.

Единственной забавой во время долгой зимы в Якутске были сборища в подъездах. Никто из соседей никогда не гонял подростков. Девять месяцев зимы, когда на улице средняя температура -45 градусов, где еще им собираться?

Основной достопримечательностью подъездов на севере были ящики для овощей, которые стояли в подъездах. Хранили в них в основном картошку. Больше хранить ее негде. На балконах слишком холодно. В квартирах такое количество ставить не куда. Вот на этих ящиках и проходили долгие зимние месяцы. Детвора гроздями висит на перилах, на ступеньках со своими детскими играми, те, кто постарше пьют на ящиках пиво, режутся в карты.

Денег на то чтобы посещать какие-то увеселительные заведения, еще ни у кого нет, поэтому вот так.

На таких ящиках в соседнем доме я познакомился с Катей и стайкой ее подруг. Не знаю, чем ее привлекла наша компания. Кроме меня в ней было еще трое. Мы не были товарищами, просто только мы вчетвером умели играть в преферанс. Резались в него часами по сигарете за вист.

В свои шестнадцать Катя волновала не только наши юношеские умы, но сводила с ума вполне себе взрослых дяденек, которые время от времени ждали ее возле дома на сверх крутых по тем временам праворуких японках.

Катя никого не удостоила вниманием, при этом чувствовала себя в абсолютной безопасности. Да как еще себя можно чувствовать, когда у тебя папа начальник ОБОП. Андрей Семенович человеком был чрезвычайно веселым. Иногда он любил после добротной литры водки выйти в подъезд в майке, трениках и с пистолетом. Подойти к нам, присоединиться к префу. Кате он на это говорил так: «Не осуждай папу, папа сегодня устал». Она не только не осуждала, но гордилась им, за что он позволял сидеть с нами до поздней ночи. Папина дочь.

Между нами не возникло никакой пресловутой романтики или еще какой подобной чуши. Просто Катя перезрела. Единственное, что ее интересовало – это бесконечная ебля. Ей было все равно где, как, важен только сам процесс, все равно какие атрибуты. Я не особо сопротивлялся. После замечательного порно опыта с Олесей, мне уже было понятно, что как делать с женщиной, за что я бесконечно благодарен моей сисястой соседке.

Формула оказалась очень простой. Сейчас в мире, где новый бог из серверов и оптоволокна, появилось так много экспертов. Все они советуют, учат, где, как нужно потрогать женщину, где покрутить, за что помять, как уложить, присунуть по всем канонам порно эзотерики. Но рецепт женского удовольствия всегда лежал на поверхности, в мифах и легендах, которые дошли до нас. Ну, в тех самых, где мамонты, дубины по голове, пещеры.

Конечно, не стоит понимать это буквально, но женщины как любили, чтобы ими обладали, так и любят. Они хотят, чтобы ими обладали, желательно по жестче. Сейчас они даже литературу соответствующую писать начали для несчастных офисных клуш, что утыкаются розовыми носами в трилогию, в которой ничего кроме жесткой ебли нет.

Женщина хочет подчиняться, даже самая сильная, независимая. Одна поправка – если это женщина, а не какой-нибудь атавизм природы, когда вместо женщины случается мужик с пиздой.

Эта вечная женская мечта – принадлежать, конечно, прошла через эволюцию, местами претерпела такие изменения, что с первого взгляда не скажешь, что все осталось так же как в каменном веке.

Правда, теперь они хотят, чтобы ими обладали не только физически. Они хотят принадлежать тотально. Чтобы мужчина взял ответственность не только за жизнь женщины, но и за ее помыслы, мечты, чаяния. Они не хотят принимать решения, не хотят быть личностями, они хотят быть девочками. Именно девочками, но не женщинами.

Это не говорит о том, что они только так себя ведут, конечно, нет. Здравый смысл иногда посещает их красивые головы, но это не отрицает того, что в душе они все равно хотят принадлежать, ничего больше.

Наша с Катей любовь выросла исключительно из секса. Был только один момент, когда все чуть не закончилось, причем весьма трагично.

Окончательно потеряв совесть, мы трахались в подъезде прямо возле дверей ее квартиры. В это время папаша Кати возвращался домой, хотя мы были уверены, что он дома. Возвращался за полночь, уставший, раздраженный, пьяный в хламину.

Надо ли говорить, что он был очень обескуражен, когда увидел как его дочку, такую красивую, нежную жестко ебут раком в подъезде, накрутив волосы на кулак? Я почувствовал тяжелую руку на плече, тут же представил свою бесславную, мучительную смерть. У Кати вообще произошел коллапс мировосприятия. Она стояла со спущенными трусами, моргала огромными синими глазами и только повторяла: «Папа, папа, папа».

А что папа, папа открыл дверь.
- Заходи, - сказал он и отвесил мне подзатыльник, чтобы сомнения не мучили.
- Андрей Семенович, я это.. – пытался что-то мямлить я.
- Заходи, заходи. А ты марш в комнату, - бросил он уже Кате.

Мы прошли на кухню, Андрей Семенович закрыл дверь, достал водку из холодильника, две стопки и служебный пистолет из-за пазухи.

- Ну, что, даже не знаю с чего начать, - он налил себе и мне водки до краев. – Пей.

Я был настолько напуган, что выпил, даже не поморщившись, хотя всегда терпеть не мог водку. Ее потребление было настоящим испытанием. Андрей Семенович налил еще, мы снова выпили, еще, снова выпили.

- Если честно, я не то чтобы разочарован, я удивлен. Зачем в подъезде? Нельзя было зайти домой? Ты мою дочь воспринимаешь как блядь подзаборную?
- Нет, Андрей Семенович, так получилось, оно само как-то, я не думал ничего такого, - я взял бутылку, налил водки.
- Ну, хорошо если так, потому, что если не так.. ну, ты сам понимаешь. В принципе у меня нет к тебе претензий. Я знаю, что моя дочь уже давно перезрела, акселератка мать ее, - Семенович еще хлопнул водки. – Куришь? Пойдем, покурим, - мы вышли в подъезд.

Я порядком захмелел, папаша вообще еле держался на ногах, видимо сегодня у него это была не первая бутылка, но каким-то чудом сохранял ясность сознания.

- Скажи мне, у вас это серьезно? Или тебе просто поебаться? – Семенович задумчиво затянулся сигаретным дымом. – Не стесняйся, давай как на духу.
- Все серьезно, Андрей Семенович, я люблю ее, - сказал я и вдруг испугался этого признания. Я даже Кате этого не говорил, да и она никогда не говорила, что любит.
- Хорошо, если так, тогда хорошо. Давай только договоримся, будь уважительнее, если уж так припрет, как сейчас, найди достойное место. Катерина, пойди сюда, - открыв дверь в квартиру, гаркнул он. Катя пришла, опустила голову не смея посмотреть на отца. Тот засмеялся.
- Совет да любовь, любовнички, - сказал с какой-то одному ему понятной грустью.

Получив отеческое добро, мы изъеблись с Катей в щепки и не заметили, как действительно влюбились в друг друга наотмашь.

Это было замечательное время. Бесконечная весна среди беспросветной северной зимы. Безумные планы, горячие слова. Жаркие объятья, искренние клятвы. Обещания, надежды.

Именно тогда в первый раз я понял, что у меня образовалась какая-то зависимость от женщин. Даже не зависимость, но абсолютно неконтролируемое влечение.

Это больше, чем просто желание женщины или секса. Это захватывало меня полностью, не подлежало контролю.

Пока Катя рядом, никто кроме нее не нужен, ничего не хочется, кроме того, чтобы она была рядом. Но это абсолютно не мешало мне трахать ее подруг, когда Кати не было рядом. Испытывал ли я муки совести? Нет. Более того, я вообще не считал, что делаю что-то предосудительное. Просто удовлетворение потребностей - это только мое дело.

С Катиными подругами все было просто. Молоденькие, еще совсем неопытные девочки, которым Катя все уши прожужжала о том, что мы с ней делаем и как. Мне оставалось только остаться с любой из них наедине. Я понимал, что рано или поздно одна из них обязательно все расскажет Кате, но это как наркоман, который знает, что следующая доза его убьет, но все равно вгоняет в вену иглу.

Первое расставание прошло почти безболезненно. Когда я уехал в Питер, поступил в военный институт, моя реальность поменялась настолько круто, что я не успел ничего понять и затосковать. Три месяца срок небольшой, я бросил институт, вернулся в Якутск, чтобы через полгода уехать на захолустную родину, оттуда пойти в армию уже срочником.

Эти полгода мы не отлипали друг от друга. Я ни разу не заикнулся, не спросил, будет ли она ждать меня. Это не обсуждалось. Мы просто мечтали, что будем делать, когда я приду с армии.

Ни я, ни она даже представить не могли, что может быть как-то иначе, кроме того, что теперь всю оставшуюся жизнь мы будем вместе. Это было очень наивно, очень по-настоящему.

Я до сих пор помню ее глаза, когда она провожала меня в аэропорту. Мы ничего друг другу не говорили. Стояли, обнявшись - все. Я гладил ее по голове, нюхал ее волосы. Тогда я в первый раз понял, что основное в моих ощущениях это запахи. Для того чтобы запомнить ее всю, мне было достаточно запомнить запах. Тонкий, неуловимый аромат, у которого нет аналога, сравнить его не с чем.

Я прошел через контроль, обернулся, увидел ее глаза, в которых льдом застыла тоска - потеря. «Девочка с глазами из самого синего льда тает под огнем пулемета», - вспомнились Васильевские строчки.

Она прождала меня три месяца. Через три месяца я получил письмо, в котором было только одно слово – прости.

Я помню, что тогда я не почувствовал абсолютно ничего. Совершенное безразличие. Только где-то глубоко внутри шевельнулось ощущение ненужности. Может быть, тогда повлияло то, что служба оказалась тяжелой. Я попал в пограничные войска, действительно служил в армии в полном смысле этого слова. Граница, дозоры – все очень серьезно. Грустить особо было некогда, да и образ Катин за три месяца практически стерся из головы.

Я сам удивлялся, почему нужно так мало времени, чтобы притупилась острота ощущений. Ведь тогда в детстве, во всех этих книгах любовь такая бесконечная. Тягучая, как мед, несчастная, как Саддам Хусейн перед казнью.

Может быть для того, чтобы испытать такое чувство надо прожить всю жизнь? На излете, когда яйца покроются сединой встретить ту единственную, морщинистую теперь бабушку, которую будешь по-настоящему любить?

Печальная перспектива, поэтому я выбросил Катино письмо в унитаз. По старой, доброй армейской традиции приклеил ее фотографию в грязном армейском сортире на стену. Вместе с добрым десятком других фотографий кареглазых, голубоглазых, зеленоглазых девочек, не дождавшихся своих мальчиков.

©week-by-week