...А ведь я ещё помню, каким был этот праздник тогда, когда ветеранам (настоящим) было ещё только по 60-70, а самым старым - ну 75 лет. И чем он был для них.

В первую очередь это был день встречи, и повод для встречи.

Они ехали поездами, летели самолётами из самых дальних мест нашей необъятной страны. Я не знаю: наверное, проезд для ветеранов (в том числе и на поездах дальнего следования и самолётах) был бесплатен, или сильно льготировался. Во всяком случае, финансовый вопрос, похоже, не стоял: летели и ехали из самых дальних городов и весей. Лишь бы здоровье позволяло дорогу перенести.

У нас была большая квартира, а тех, с кем вместе дошёл до Берлина мой дед, жизнь разметала по окраинам Империи: один прилетал даже из Ташкента (при этом он был русским, что характерно). И квартира служила им как бы перевалочным пунктом: бросить ненадолго вещи, переодеться, умыться, привести себя в порядок, принять лекарство, ну и так далее - уже в непосредственной близости от точки сбора - в Москве..

По цепочкам приезжали и те, кто с дедом воевал, и привозили с собой на удобную перевалочную "базу" тех, кто воевал на совсем других фронтах, но попутчик... Дед щедро привечал всех, собственно, это было не очень сложно: они ничего и не требовали особо - ни есть, ни тем более пить... Так, ванную комнату и вообще санузел поюзать, да почему-то всем позарез нужны были белые рубашки: либо погладить, либо что-то пришить, вот такое, по мелочи. Причём даже это они делали сами, только просили инструмент: утюг, нитки...

Начиная с 7 мая и где-то ещё спустя неделю после кульминации праздника 9-го мая наша квартира превращалась в дурдом: постоянно звонил телефон и дверной звонок, дед висел на телефоне, координируя сложную логистику и маршруты своих однополчан и не только, я открывал дверь и каждый раз за дверью стояло несколько пожилых мужчин в дорожном (иногда - с одиноким орденом на лацкане пиджака, но никогда - при полном иконостасе, в дорогу это одевать считалось не комильфо, это одевали уже как раз на нашей квартире). До десятка, порой.

Никогда не было бабулек-ветеранш - видимо, у них были свои перекладные квартиры.

Квартира наполнялась запахом: недорогого но очень злоебучего мужского советского парфюма, и почему-то - кожи. Может быть, многие надевали новые ботинки. Вообще старались одеться по-торжественней.

От нас, как правило, выходили те же ветераны, но уже благоухающие, чисто выбритые (для этого и требовался санузел), в непременно белых рубахах под кителями, и - при полной "сбруе" (некоторые из них так сами называли свои ордена), позвякивая застенчиво золотом орденов и медалей...

Да! Застенчиво! Вот это помню реально! Если была хоть какая-то погодная возможность одеть, например, плащ, - одевали. Не потому, что холодно, а чтоб прикрыть это золото орденское. Я не понимал тогда, как можно этого стесняться - герои же! А они - стеснялись...

И дальше они все шли на встречи. У каждой группы была своя точка сбора: я не знаю точно, я сам был только на мытищинских точках сбора, а дед со-товарищи наоборот ездил в Москву, куда-то в центр, где по традиции встречался его авиаполк. Но думаю, что в Москве было по сути тоже самое: стоят люди, высоко поднят плакат или флаг - такой-то такой-то фронт, такой-то такой-то полк... ну и дальнейшая детализация. Иногда использовались только им понятные названия, топонимы, но это я уже вообще только по телевизору видал.

Парадов не помню, а вот встречи эти действительно делали праздник очень и очень душевным! Почти не помню никакого официоза, только от министра обороны дед получал под копирку открытку. Где было вписано каллиграфическим почерком кого-то в секретариате, после пропечатанных золотыми буквами "Уважаемый..." - имя-отчество деда. И подпись министра Устинова была типа живой (факсимиле, скорее всего - заебся бы он вживую подписывать, тогда ветеранов много было ещё - клешня б отсохла после первого же 9 мая).

Праздник был и в самом деле со слезами на глазах, но это были не выспренные слёзы казённых дураков и не пафосные минуты молчания, а реальные слёзы радости от встречи живых людей, и слёзы горя от того, что с каждым годом на эти встречи кто-то - да не приезжал уже. Каждый год выкашивал нескольких, и с каждым разом - больше, больше... Ветераны победили в Великой Отечественной, но время никому ещё победить не удавалось...

Стояли, вспоминали тех, кого уже нет с ними, обязательно прогуливались, обязательно перебрасывались парой-тройкой слов с другими группами... Иногда даже смеялись, подначивали, шутили по-своему...

...Возвращались уже всегда - после "фронтовых ста грамм".

Интересно, кстати, что я никогда - ни тогда, ни позже - не видел напившегося в хлам, в безобразие, ветерана. Притом что среди них были, конечно, пьющие. И довольно крепко. Но 9 мая - был святой день, и все, сколько помню, держали себя в руках независимо от. Конечно, возраст, здоровье было уже не то, - но тому же моему деду в другие дни, чего уж там, - было вовсе не западло крепко нахерачиться так, что... в общем, не хочу об этом рассказывать. Не часто, конечно, но бывало. И с возрастом всё чаще. А 9 мая - никогда: абсолютно все выпивали очень аккуратно.

И на улицах не видал и в устных преданиях не слыхивал.

А о войне говорить не любили. По возвращении со встречи в квартире собирался уже узкий круг однополчан. Нет, забегали, конечно, те, кто вещи там оставил или что-то ещё, но слётанная группа, эскадрилья, уже сидела в узком кругу своих.

Конечно, выпивали, закусывали. Скромно, без фанатизма.

Я, мальцом, приставал к ним. Всяко. Не. Без мазы. Непробиваемая стена.

Помню, был один мужик, со смешной фамилией Ус. Он - я щас могу накосячить, знатоки набегут, развопятся, ну и пусть, скажу как помню: он в экипаже сидел где-то в корме самолёта и ебашил оттуда толи из пулемёта какого, толи из бронеружья (ну, карамультук, бронелисты пробивающий) или маленькой зенитки какой - не помню уже. Фишка была в том, что если самолёт, допустим, подбивали, то у пилота ещё теоретически была маза выпрыгнуть с парашютом, а этому даже парашюта не полагалось - не пролезал он там, чтоль, с парашютом, или ещё чего - не помню, а специально взрослым уже никогда не интересовался.

И вот этот смертник, считай, был самым весёлым и разговорчивым из них. Душа компании, балагур. Любили его все за это дело жутко, а в молодости, небось, вообще был молодец-орёл.

Я от деда уже знал, он всегда с восхищением рассказывал про Уса и вообще про вот этих вот, стрелков с кормы. Я сидел где-то рядом с ним, и, видя благостное расположение, спросил Уса: - Дядя (имя, не помню, как звали) - а вам страшно было в самолёте сидеть? - мне лет семь было тогда, когда происходил разговор.

Ус засмеялся смехом очень молодого человека. - Страшно?! - да не говори! Бывало, как пойдут со всех сторон лупить - так всю корму обделаешь! - и все засмеялись, и я засмеялся, и было непонятно, всерьёз он это, или шутит...

Или и то, и другое.

Вот так они вспоминали о войне.

Ещё помню, были разговоры-междометия. Такие, незаконченные предложения, которые не нуждаются в окончании, потому что им понятны и без слов. Ну, например один взялся рассказывать, как позвали его перед пионерами выступить. А они почему-то все это не очень любили - выступать перед пионерами. Приведу пример по памяти:

- Пришёл... у них там пионервожатая - румяная такая, сочная, как Риммка в молодости была... - все невольно предаются коротким воспоминаниям о сочной Риммке, и на миг понимающе улыбаются - вот оно, мужское, в любом возрасте... - спрашивает меня: скажите, а вы Берлин бомбили? А моё звено ж тогда, помните, на Лейпциг повернули (далее следует непереводимая игра слов, какие-то фамилии, уточнения - как случилось так, и почему Лейпциг надо было бомбить чуть ли не больше, чем Берлин - все соглашаются, там авиабаза была у немцев) - нет, говорю, я Берлин не бомбил, мы Лейпциг бомбили. Смотрю, скучнеет она как-то: не Берлин ведь! - ох, меня зло такое взяло! - что, говорю, думаете Лейпциг меньше Берлина обороняли?! - и повисает пауза. Всем всё понятно. Потом один прорезает паузу:

- Ну дык выступил?

- Ну выступил... - соглашается бомбивший Лейпциг без энтузиазма. - Да как им расскажешь?! И что? - тишина.

Вот такие диалоги.

Но бывали, конечно, и споры. Это ежели вдруг умудрится кто задеть за живое - соврать что-то. Вообще, ветераны очень чувствительны были к вранью. Я не представляю, как живут сейчас те, кто дожил до наших дней, сохранив рассудок в здравости. Столько мифов наворотили сейчас...

Но, по-крайней мере, тогда - стоило только кому-то что-то сказать, как тут же взрывались: "не было такого! Да вы вообще после Кеннигсберга нормального аэродрома не имели, не могли вы там стоять!" - вы, они, эти, те... споры были в основном технические: кто где стоял, кто откуда взлетал, настолько ли сложно было долететь "на честном слове и на одном крыле"...

А в 1984 году было последнее 9 мая. Такое. В нашей квартире. Потому, что в июле того же года пришёл черёд деда моего пасть в неравной битве со временем. И Ус прилетел снова из своего далека. И много кто прилетел-приехал. Большое количество стариков. В дорожном. Чёрном. Уже без орденов и парфюма. Проводить в последний путь однополчанина.

И всё. Больше наша квартира не была для них перевалочной базой. Они никогда не возвращались туда, где больше нет того, кто с ними бок о бок воевал. Наверное, считали это невозможным...

...В 90-х видел я (и не раз), как на 9 мая, одинокий, сивый от старости дедушка стоял на площади, там, где проходили народные гуляния тогда, с плакатиком "такой-то фронт, такая-то дивизия, такой-то полк..." - и стоял он - один... Никто уже не приходил на встречу. Вокруг кружились-гуляли люди, "благодарные потомки", нажравшиеся по случаю, а дед ждал своих. Как-то абстрагировавшись от реальности.

Этот дед рвал душу, видимо, не только мне - я помню, видел много подобных фотографий потом. Одинокие деды с такими плакатиками появлялись всё чаще и в большем количестве городов и весей необъятной.

Затем исчезли и они.

...Нынешнее празднование 9 мая вызывает у меня только два чувства: недоумение. Недоумение потому, что я не понимаю, кто все эти люди и имеют ли они прямое отношение к ветеранам? Все эти старики в орденах. Потому что элементарная арифметика подсказывает мне, что самому молодому ветерану сейчас никак не может быть меньше 86 лет. А средний возраст должен быть - 95 и более лет. Я не знаю статистику, и не хочу даже гуглить её, чтоб окончательно не увериться в страшной правде, но думаю, что совсем немного ветеранов дожили до 95-100 лет.

И кто тогда все эти золотоносные деды на трибунах, выглядящие лет эдак на 70 - максимум? А боевитые старушки явно не старше 65-75 лет - что, эликсир молодости им теперь выдают в собесе? Если не воевали - откуда у них порой боевые награды? Да даже и юбилейные медали - откуда?

А если дожили и так хорошо сохранились - почему не встречаются больше? Как раньше? Почему променяли душевные встречи с живыми людьми, с живой памятью - на казённый поганый официоз?!

Может быть, я ошибаюсь, но не покидает меня ощущение какой-то чудовищной фальши. Громаднейшей лжи и ложной, надутой в угоду пропагандонскому текущему моменту пафосности этого праздника - сегодня.

И второе чувство - чувство стыда перед оставшимися ещё в живых ветеранами. Миллиардов, которые вбухиваются в празднование, в шоу, парады, атрибутику, ленточки, открытки, украшения, и прочее и прочее хватило бы, чтоб просто, например, устроить ветеранам европейского уровня пенсию и европейского же уровня медицинское обслуживание. И уверен - ещё б осталось даже. Хотя бы на год. До следующего 9 мая. И следующего 9 мая - повторить. Вот это - действительно, было бы правильно.

Но на самом деле ветераны этому государству - они даже не наплевать. Они - обуза, неприятная пока ещё нагрузка к празднику, который власть уже умастилась вовсю повернуть в сторону своих пропагандистских дурацких задач и целей. Поэтому ни о каких европейских пенсиях, квартирах или медобслуживании ветеранам мечтать не приходится. Нет, деньги пойдут на георгиевские ленточки на каждом фонарном столбе. С подсветкой. И на красивый салют. Перебьются, ветераны-то.

И вот за это - стыдно. Перед ними.

Ещё пока оставшимися в живых.

Нам, пока ещё не убитым, сохранившим совесть, потомкам.

С наступающим.

© hvatkin.com