Во времена моего детства мужское население нашего района, предпочитало носить одежду чёрного цвета. Пальто, брюки, шапки и ботинки — всё было выдержано в одной цветовой гамме. Думаю, что этот окрас действовал на людей успокаивающе. Давал понять каждому встречному, что перед ним свой, близкий по стремлениям и достатку человек. Нормальный рабочий мужчина из «пятиэтажки» с крепкими кулаками, любящий футбол, отслуживший в армии, отсидевший по молодости свой «двушник за хулиганку», в меру выпивающий по выходным и работающий на одном из близлежащих заводов. Конечно, как в любой социальной группе, изредка попадались вольнодумцы — своего рода паршивые овцы. Один мог напялить на голову белую кроличью ушанку, другой – вырядиться в коричневое пальто, третий – нацепить галстук. К таким относились с недоверием или плохо скрываемым презрением. И если заговаривали о нём, то именовали не иначе, как «тот, что в белой ушанке ходит».
Разумеется, мы старались во всём подражать взрослым, да и родители, при всём желании, не смогли бы предложить детям одежду иных цветов. Двор летом облачался в клетчатые рубашки и «треники» с растянутыми коленями. Осенью – в чёрные куртки и такого же цвета брюки. Зимой – в ушанки, чёрные пальто или телогрейки.
Само собой, мы представляли однородную массу лишь на первый взгляд. Так, новобранец, только что попавший в полк, растерянно озирается среди спешащих по своим делам солдат. Но проходит несколько месяцев и он уже безошибочно ориентируется в этой среде, легко определяя статус и значимость каждого: по степени изогнутости бляхи, высоте каблука, манере носить пилотку, подгонке формы и сотне других, непонятных непосвящённым, мелочей.
Я, как и мои друзья, беззаботно ходил в суконных ботинках на молнии, чёрном пальто с цигейковым воротником и заношенной до проплешин ондатровой шапке. Ушанка, конечно, несколько выбивалась из стиля, но срок её службы вполне уравнивал купеческую ондатру с незатейливым кроликом.
Казалось бы, ничто не предвещало беды, но однажды…
Впрочем, думаю, что надо начать издалека. Мои детские годы пришлись на время помощи СССР странам Африки, освободившимся от колониального гнёта. Советские специалисты строили на «чёрном континенте» заводы и электростанции, лечили негритят, обучали пилотов, преподавали в школах. И так уж получилось, что все знакомые родителей, включая их самих, побывали в жарких странах. Во многих московских квартирах теперь висели жутковатые африканские маски, на полках стояли полированные статуэтки красного дерева, покоились в вазах мохнатые кокосовые орехи. Но, главное, что за год-полтора можно было заработать на машину, дачу или кооперативную квартиру. Мне же, родительские друзья, вернувшись из командировки, привозили комиксы, диковинные безделушки, но, главное, жевательную резинку, ценившуюся в школе превыше всего. И вот, однажды, родители, придя из гостей, принесли пластиковый пакет.
— Тётя Дина из Эфиопии прислала, — деланно равнодушно сказала мама. – Балует она тебя.
— Жвачка? – не поверил я своему счастью.
— Лучше, — улыбнулась мама и, словно фокусник, достающий из цилиндра кролика, извлекла на свет демисезонную куртку малинового цвета. Малинового цвета!!!
— Это же девчачье! – завопил я. – Убейте, не буду это носить
— Ещё, как будешь, — в голосе мамы послышался металл. – Разговор закончен.
Весь вечер я убеждал родителей, плакал, грозил самоубийством, умолял. Всё тщетно.
Утренняя попытка прикинуться больным тоже не возымела успеха. Надо было идти в школу.
На эшафот поднимаются. В моём же случае, ступени вели вниз по лестнице. Я вышел во двор и сел на скамейку. Первым появился Серёга. Ни слова не говоря, он плюхнулся рядом, засунул руку в карман телогрейки и, достав пригоршню семечек, по-братски угостил меня. Помолчали.
— Ты чего сегодня в девчачьей куртке? – выждав мучительную паузу, наконец, спросил он.
— Подруга матери привезла, — простонал я. – Из Африки.
— Ну? – поднял брови Серёга. – Подруга для матери привезла, а ты, нахрена её надел?
— Для меня привезла, — вздохнул я.
— Она, что? Не знала, что ты парень?
— Это у них мода такая.
— У негров?
Я безнадёжно махнул рукой.
— А, я-то никак не пойму, кто это рядом с Серым сидит? — скаля зубы, подошёл Оська.
— Нечего ржать, у человека горе, — сурово оборвал его Серёга.
— А, похоже, что праздник, — не унимался тот.
— Смеяться будут, — пощупал малиновый рукав Серёга. – Фиг чего сделаешь.
— Родители купили? – посерьёзнел Оська.
Я кивнул.
— Мы, конечно, за тебя, но всем рот не заткнёшь.
Наверное, именно так сказали бы родители из глухой деревни своему сыну, только что признавшемуся в гомосексуализме.
— Ладно, — Серёга встал со скамейки. – Пошли.
И мы зашагали в школу. Я впереди, неся свой крест малинового цвета, а друзья, чуть позади. Как-бы рядом со мной и в то же время отдельно…
Надо мной издевались всем классом. Рисовали карикатуры. Называли «девкой». Ни «физре» заталкивали в женскую раздевалку. Я дрался, терпел, и, когда оставался один, плакал.
Через месяц к малиновой куртке привыкли и перестали обращать на неё внимание. Я же, неожиданно, почувствовал, что чего-то не хватает. Правда, на улице прохожие по-прежнему провожали меня недоумёнными взглядами, но этого было мало. Спасла положение очередная мамина подруга, привезя из Алжира мохеровую вязаную шапку ядовито-зелёного цвета. С мрачной улыбкой мазохиста я нахлобучил её на голову и вышел во двор.
— Ты охренел, — одновременно выдохнули Серёга с Оськой.
— Мне нравится, — ухмыльнулся я.