На очередном вызове родственники проводят к пациенту и поспешно покидают поле боя, мистически растворяясь в тяжёлом перегарном облаке. И я с больным один на один. А первая встреча с пациентом — это сакральный момент. Это как вербовка — всё решается первыми словами, первым взглядом. Если покажешь неуверенность — всё, он тебе не верит и максимум на что можно рассчитывать — исполнить роль похметолога — то есть по-быстрому прокапать и смыться.

Поэтому жгу его, болезного, взглядом, всем небритым злобным интерфейсом пепелю надломленную психику. И не давая очнуться — тонометр, алкометр, глюкометр, кардиограф.

Техника мелькает перед ошарашенным Иван Иванычем. Эх, жалко бубна нет — а то бы попрыгал вокруг кровати. Попутно пытаюсь собрать анамнез — чего-то невразумительно хмыкает, ну да неважно — самое главное уже узнал у жены, пока руки мыл. И вот момент катарсиса — вкалываюсь — в вене. У пациента облегчение в глазах — всё, теперь его можно брать тёплого!

И пошла психотерапия. Чувствую, что в ударе — умню. Ацетапьдегид, трансаминазы, созависимость, толерантность, каким-то боком приплёл гематоэнцефалический барьер… И сразу давлю на необходимость кодировки, подшивки. Если нет — инсульт, цирроз, параплегия. Жонглирую словами — у мужика в глазах реальный страх. Нет, сегодня я определённо на коне.

Вижу, что скоро заснёт — спрашиваю: Ну так будем кодироваться?

Испуганный судорожный кивок в ответ и Иван Иваныч уходит в сладкий феназепамовый сон. Я доволен, утираю пот.
Почувствовав изменения в пульсации локального эфира материализуются родственники. Заканчивая капельницу, с чувством выполненного долга сообщаю: всё ок, Иван Иваныч дал согласие на кодировку. У жены в глазах ужас, мать крестится на меня, аки на чёрта.

— Доктор, да как же вы?
— А что такое?
— Так он же ГЛУХОНЕМОЙ у нас!

P. S. Через пять дней Иван Иваныч закодировался — не пьёт второй год.