-Товарищ полковник разрешите обратится, прервал мои раздумья молодой офицер.
-Слушаю вас
-Говорят вы разбираетесь в оккультизме, посоветуйте что-нибудь почитать.
Удивлению моему не было предела: "это кто же такое говорит?"
Старший лейтенант замялся, но потом признался, что никто не говорит. На самом деле, он помогал капитану третьего ранга в "секретном отделе" передвинуть шкаф.
Дверца шкафа возьми и отвались. Посыпались личные дела старшего офицерского состава. Пока их собирали, старлей увидел мое личное дело, раскрытое на странице с давней служебной характеристикой, где на выцветшей бумаге красовался комментарий "склонен к чтению оккультной литературы".
В ответ на откровенность пришлось признаться, что посоветовать вряд ли смогу что-либо действительно интересное и стоящее потому что оккультизмом занимался лишь один раз в своей жизни и он круто всё изменил.

Это произошло настолько давно, что кажется уже нереальным: в детдоме, где я воспитывался, не было особо жестких порядков, как в других, но и санаторием он не являлся. То есть в наличии были и строгие наказания вплоть до карцера, но без особой нужды их не применяли. Потом сменился директор и мы стали фактически детдомом тюремного типа со всеми присущими атрибутами, вплоть до колючей проволоки на заборе. Мы не были ангелами, но нас посадили в тюрьму за одно-единственное преступление - мы были безродны, как бродячие собаки. Это шло в разрез с обликом советского общества и это самое общество изолировало нас. Остаться без завтрака или обеда за отсутствие кантика на кровати стало скорее нормой чем исключением. Всех пытались занять совершенно бессмысленными действиями вроде наглаживания стрелок на велюровых портьерах по чётным дням и разглаживанием по нечётным или натирания до блеска деревянных давно некрашеных полов. Уроки были единственной отдушиной потому что некоторые учителя погружали нас в другой мир, отвлекая от реальности. Я до сих пор помню десять способов доказательства теоремы Пифагора и могу процитировать любой отрезок из "Мцыри" потому что с каждой новой строчкой я вживался в роль математика или мальчика из поэмы.

Мой друг Санька умел и любил рисовать поэтому воспитатели часто запирали его в библиотеке рисовать агитплакаты и стенгазеты. Оставаясь один, он некоторое время рисовал то, что было приказано, потом рисовал море, корабли и далекие берега. Эти рисунки приходилось прятать на верхних книжных полках из-за необъяснимой жестокости некоторых учителей. Увидев любые зарисовки, учителя обычно обвиняли пойманного в подготовке "портачки" и рвали листок на мелкие клочки. Рисовать где-то кроме библиотеки было невозможно потому что воспитанникам запрещалось иметь карандаши и шариковые ручки под предлогом предотвращения воровства. Сейчас страшно вспомнить: у каждого ученика был комплект: шариковая ручка, простой карандаш, линейка и ластик. Конечно воровали, мало у кого ручки хватало на месяц, а карандаши ломались. Ручки и карандаши всегда оставлялись на парте в классе и их наличие строго проверялось учителем до и после урока. Такие жесткие меры не уменьшали количество новых татуировок у детдомовцев, но хлопот, тем у кого украли стержень из ручки, добавляли изрядно.

Однажды ночью меня разбудил Санька и шепотом позвал в туалет. Сидя на туалетном подоконнике он мне рассказал про подслушанный разговор библиотекарши и водителя. Эта парочка часто была наслуху: то один, то другой видели как они в глубине библиотеки занимались сексом. Очень сомнительно что у них был роман, учитывая внешний вид библиотекарши - я до сих пор не понимаю как можно в 20 выглядеть и вести себя как старуха. Санька поведал: "знаешь, она рассказывала, оказывается любые желания можно исполнить, но для этого нам нужно заняться камбалистикой". Что такое камбала мы знали, ее уже третий месяц давали по четвергам. Что такое "листика" мы незнали, но детский пытливый ум предположил, что это соединение двух слов: "камбала" и "баллистика". "Бросать камбалу вверх и загадывать желание" в один голос вскрикнули мы, радуясь найденному ответу. Начали перебирать все возможные желания: Санька очень хотел краски, свои личные чтобы можно было рисовать в любое время дня и ночи, а я мечтал уехать навсегда из этого проклятого дома.

Загадывание желаний было назначено на вечер следующего четверга. Мы, со всем присущим нам детским нетерпением, едва дождались этого дня. Выносить еду из столовой запрещалось под страхом помещения в карцер, но нас это не остановило и вечером, под благовидным предлогом мы выскользнули во внутренний двор. Там мы принялись подбрасывать наши порции камаблы и, зажмурив глаза, загадывать желания. За этим занятием нас и застукала библиотекарша. На её вопли сбежались воспитатели и директор. "Вот так вы поступаете с едой", орала эта дура и с силой размазывала варенную камбалу по нашим лицам. Нас заперли до утра в карцер, а утром отвезли в дурдом. Это было обычной практикой отвезти "трудновоспитуемого" в дурдом и заколоть там до состояния овоща. Иногда воспитанника привозили обратно, но это уже был не человек. Это был синий школьный костюм, заполненный аморфной биомассой. Он ел, спал и даже говорил, но не мыслил.

Первый этаж дурдома, куда нас привезли, оказался полон солдат. Их пригнали сдавать кровь для пострадавших при землетрясении. Пока директор и медсестра в приемном покое оформляли на нас бумаги, мы воспользовавшись случаем рванули к выходу. Но судьба - мерзкая тварь, входная дверь оказалась заперта и нашу попытку бегства заметили. Нас стали ловить все: врачи, санитары и ринувшиеся им на помощь солдаты.

Это дурдом. Здесь некуда бежать. В нем нет незарешеченных окон. Вбежав в ближайшую комнату мы забаррикадировались, опрокинув шкаф. Но комната оказалась проходной и нас со смехом окружали солдаты. Оторвав дужку от стоявшей в углу кровати я начал, что есть силы бить по тянущимся к нам рукам. Солдаты с воплями быстро отступили и на смену им пришли санитары. Санька махал стулом, пока улучив момент его не схватили за руку и выволокли из комнаты. Оставшись один, я ринулся к маленькому окошку в стене напротив. Проскочив в отверстие раздаточного окошка я огляделся. Это была провизорская, кругом банки, склянки и коробки с лекарствами. Даже открыв дверь провизорской санитары не смогли сразу ко мне попасть из-за решетчатой внутренней двери. Пока они разбирались, где и у кого ключи, я кидал в них банками. Я орал так истошно, что они оставили попытки влезть в окошко. Я бил их всем, что попадалось под руки, я резал их руки осколками. Я кричал: "Я не дурак, я не хочу умирать, не убивайте меня". Мой крик остановил их. Со мной, через решетку, стал разговаривать доктор, пытаясь успокоить. Солдаты непонимающе заглядывали в дверь и увидев мое отчаянье тотчас уходили. Доктор стал рассказывать, что у меня нервный срыв, никто меня убивать не будет, мне только сделают успокоительный укол. И тогда я стал говорить. Говорить про детдом, про карцер, про еду, про ночные избиения воспитателями тех, кто больше одного раза ходит в туалет. Я говорил долго. Я слышал как в коридоре какой-то солдат ударил директора детдома. Потом принесли ключи, но санитары больше не пытались схватить меня. Пришел офицер и приобняв сказал, что заберет меня. Мы так и вышли из здания дурдома вместе, офицер и я, сжимавший в руках банки с марганцовкой и глицерином. До сих пор не знаю был ли я готов их применить. Любой, сидевший в детдомовском карцере знает, что надо всегда иметь с собой в подкладке одежды марганцовку. Смешав её с каплей жира из пайки, можно залить мочой и тогда она вспыхнет, давая огонь. Затем распустив рубашку на нитки, можно их смешать с жиром чтобы получилась свеча и греться до утренней проверки.

Офицер увез меня в часть, где меня поселили в лазарете. Не знаю как долго я там пробыл, первое время я только спал. Вставал, ел еду, заботливо оставленную на тумбочке и снова спал. Сказались сильнейший стресс и нервное истощение.

Однажды, я проснулся от того, что утренний солнечный луч, словно играя, заглядывал в окно. В тот же день меня забрали и увезли в другой город, в школу при суворовском училище. В те годы еще не существовало кадетских корпусов, были только небольшие учебные классы при училищах. В один из них меня и определили. Я несколько раз писал Саньке на детдомовский адрес, но ответ мне пришел только один раз -от учителя математики. После того как директор привез Саньку обратно в детдом, мальчика на две недели заперли в карцере. Когда его выпустили из карцера, Санька помылся, одел чистое, зашел в класс на четвертом этаже и вышел в окно. Хрупкое мальчишеское тело упало на ведра с краской, стоявшие перед фасадом...

(с) Заснеженное солнце