Телефонный звонок разбудил меня в восемь утра. В субботу.
- Доча… - Печально сказала телефонная трубка материнским голосом, и замолчала.
- Не пугай меня, мать. – Я сразу проснулась. Нормальные матери никогда не звонят в субботу, в восемь утра, без большого важного повода. – Что случилось?
- Радость большая случилась. – Голос мамы стал ещё печальней, чем был. – К тебе едет Васёк.
- Какой Васёк?! – Я поняла, что на меня свалилось щастье, но ещё не оценила его реальных размеров. – Трубачёв с товарищами?
Мама, вероятно, запамятовала о существовании одноимённой книжки децкого писателя Валентина Осеева, и поспешила меня успокоить:
- Нет, Васёк Кургузов. Один. Без товарищей. Правда, здорово?
- Это ахуеть как прекрасно. Я щастлива. Знать бы ещё что такое Васёк…
- Лида! – Мама попыталась возмутиться, но голос у неё оставался печальным, и возмущение получилось неестественным: - Вася – сын тёти Тани!
В голосе матери отчётливо слышался теперь укор, но о том, что такое «Вася – сын тёти Тани» я знала ещё меньше чем о «Васе Кургузове». Признавать это было стыдно.
- Ах, Васёк… - Я сделала вид, что конечно же вспомнила Васька, но тут же переспросила: - Какая тётя Таня?
Трубка ещё три минуты гневно ругалась на меня материнским голосом, а потом послала в мою барабанную перепонку серию коротких гудков.
В общем, у меня теперь был повод для щастья и радости. Ко мне едет Васёк. Васёк Кургузов. Сын Тёти Тани из Могилёва. Когда-то, лет сорок назад, моя мама отдыхала в пионерском лагере, и играла в весёлые пионерские игрища с девочкой Татьяной. Вместе с ней мама прыгала в мешках, бегала стометровку, держа в руке столовую ложку с сырым яйцом, и пела «Взвейтесь кострами» – в общем, оттопыривалась по-пионерски. После окончания смены девочка Татьяна уехала в свой Могилёв, и начала писать моей маме трогательные письма, начинающихся со слов: «С пионерским приветом пишет тебе Таня из совецкой республики Белоруссия». Второй раз подруги увиделись лет через тридцать, когда девочка Таня из Могилёва родила подряд две двойни от белорусского мужчины-алкоголика, и все четверо её отпрысков успели вырасти и наглухо спиться. Младшую двойню звали Витёк и Васёк, и мне, откровенно говоря, было на них сильно похуй, потому что оба они были страшные как голод, и первая их фраза при виде меня была «У тебя деньги есть?» Собственно, этим мне Васёк и запомнился. И вот теперь он едет ко мне в гости. Почему ко мне? На этот вопрос мама тоже ответила. Васёк едет не один. Он едет с мамой, папой, братом и двумя сёстрами. И вся эта гоп-компания у мамы в квартире, конечно же, не помещалась. Поэтому Васька было решено расквартировать у меня дома.
Я немного подумала, а потом перезвонила маме:
- Мама, а тебе не кажется, что логичнее было поселить у меня девочку? – Задала я маме коварный вопрос.
- Подумала. – В голосе мама всё ещё слышался укор. – Подумала. Васёк – парень неплохой. Да что там неплохой – он ого-го какой парень. Такой тебе и нужен. И ты Васе нравишься. Пусть у тебя поживёт, приглядитесь друг к другу получше…
После этих слов я забыла о вежливости и заорала:
- Ну, во-первых, Васино «ого-го» можешь оставить себе, у меня и поогогошнее есть, во-вторых, я не старый пидор, чтобы кидаться на тощих рахитов-алкоголиков, и в-третьих, я в рот ебала всю эту узбекскую пиздобратию, вместе с твоей тётей Таней! Никаких Васьков мне тут не нужно, ясно?!
- Ясно. – Тихо ответила мама, и положила трубку.
На минуту мне стало стыдно, а потом это прошло. Вот уж радость какая, блять. Васёк. Кургузов. Нравлюсь я ему. Не иначе, тётя Таня моей маме в уши поссала. Надо ж ей своих упырей пристроить в Москве. С тётей Таней мы разошлись во мнениях лет пять назад, когда в ответ на её реплику: «Ты неправильно воспитываешь своего сына, это тебе говорю я - мать четверых детей», я ответила: «Мать четверых алкашей, дура ты ебанутая». После чего тётя Таня стала изрыгать на меня всяческие проклятия, параллельно ставя мне в пример своих дочерей, одна из которых в этот момент пила шестнадцатую рюмку водки. Мне эти проклятия не понравились, и я побила мамину пионерскую подругу двумя крышками от кастрюль. Тётя Таня, помнится, опечалилась, пожелала мне скорейшей гибели от венерических болезней, получила от меня в ответ увесистый поджопник, и с тех пор мы с ней больше не виделись. Равно как и с членами её семьи. Воспоминания накатили на меня волной, я вдруг остро пожалела своего папу. Ведь папа мой ни в чём не виноват. А теперь ему предстоит минимум две недели (на меньший срок семейство Кургузовых никогда не приезжало) жить среди шести алкоголиков. Даже для папы это было многовато. Папа у меня один, и я, как его дочь, обязана позаботиться о сохранении его душевного равновесия.
В общем, я для себя решила, что папу надо непременно забрать к себе, и с этими благими намерениями снова заснула.
Проснулась я около трёх часов дня, нарядилась-накрасилась, и вся такая фильдеперсовая пошла выручать из беды отца.
Дверь родителькой квартиры открыл мне сам папа. Ибо он был единственным из всех, находящихся в данный момент в его доме, кто был способен услышать дверной звонок, и открыть дверь.
- Приехали? – Шёпотом спросила я папу.
Папа обречённо кивнул.
- Чо мать? – Уточнила я.
- Поллитра валерьянки. Спит.
- А уроды? – Я оценивала обстановку.
- Жрут спирт.
- Одевайся. – Я потянула папу за рукав.
- Не могу. – Папа твёрдо оторвал мою руку от его рукава. – Хату выставят. А мать на органы сдадут.
- Я войду.
Папа отступил. Он сам меня воспитывал, и знал каждое моё действие наперёд. Препятствовать мне сейчас было опасно.
В родном доме пахло носками, валерьянкой, алкоголем и зелёным луком. Прекрасный букет.
На папином диване лежал незнакомый мужик, развратно шевеля жёлтыми пятками, выглядывающими из разноцветных дырявых носков, и лениво щёлкал пультом от телевизора. В маминой комнате стояли клетчатые баулы, из которых торчали серые валенки и два лошадиных копыта. На кресле, накрытая газетой «Могилёвские новости», на которой проступали жирные пятна, безмятежно спала моя мама, источая сильный запах валерьянки. В бывшей моей комнате, разложив на кровати лук, буханку хлеба и три солёных помидора, возлегали тётя Таня со своими карапузами, и жрали хань из хрустальных фужеров, подаренных мне мамой на мою свадьбу.
В глазах у меня потемнело, и от переизбытка чувств я стала заваливаться на папу. Крепкое отцовское плечо не дало мне упасть на пол, а папин голос сзади подытожил:
- Три недели.
Голосом Никиты Джигурды я сказала только два слова:
- Хуй. Одевайся.
Папа не рискнул со мной спорить, и исчез. А я вошла в комнату.
- Приехали? – Риторически поинтересовалась я, выкидывая в окно лук и помидоры.
- Ы. – Ответил Васёк. Или Витёк. Хуй их разберёшь – они на одно ебало.
- Приезжайте к нам ещё. – Вежливо продолжила я, аккуратно извлекая из рук тёти Тани фужер с надписью «Совет да любовь». – Лет через семьдесят. Раньше не надо. Я ещё буду крепка и сильна. И вырву всем вам ноги.
На этом моё спокойствие, вызванное шоком, благополучно закончилось, и я заорала:
- Я вырву всем вам ваши ебучие сраные ноги, вырву вместе с вонючими носками, которыми вы, бляди, навоняли на всю мою квартиру! Я вколочу вам в глотки ваши валенки и копыта, а жопы вам навтыкаю останки вашего папы, которого я прям щас отправлюсь рвать на куски зубами! Я сложу вас в ваши баулы, а мой папа принесёт мне с работы пятьдесят кило цемента. Мой папа строитель, он умеет красть цемент со стройки так, чтобы его не поймали, и он украдёт его. Для меня. И поможет мне сделать в тазу раствор. Который я напихаю вам во все отверстия, и ещё останется литров сорок, чтобы полностью наполнить ваши ебучие авоськи, в которых будете лежать вы! После этого мы с моим папой – а он крепкий мужик, он на стройке работает – допинаем ваши авоськи до Яузы, и кинем вас в реку. С обрыва. И похуй, что там нет никакого обрыва – я клянусь, он там появится. Если. Вы. Через минуту. Не съебётесь. Отсюда. НАХУЙ!!!!
На этом месте у меня временно закончился словарный запас, и я услышала как хлопнула входная дверь. Оглянувшись назад, я увидела открытый папин рот, и сделала вывод, что из квартиры съебался вовсе не он. Поняли это и жители Белоруссии.
- У нас билеты на семнадцатое число… - Проблеяла то ли Оля, то ли Лена – тоже хуй поймёшь, они на одну синюю рожу, но тут же увидела как покраснело моё лицо, и исправилась: - Но мы можем их поменять.
Я сделала шаг в сторону, освобождая дверной проём, и тихо сказала:
- Пошли нахуй!
Ещё никогда я не видела, чтобы нахуй шли так слаженно, в ногу, и так быстро.
Через три минуты входная дверь хлопнула ещё один раз, и в квартире остались я, мама, папа, и запах носков.
Я повернулась к отцу:
- Я вот только одного не пойму: ты чо, не мужик, что ли?
Папа испуганно сделал шаг назад, и упёрся спиной в шкаф. Дочь он воспитывал сам лично, поэтому знал, что сейчас будет.
- Какого хуя, спрашивается, я должна приходить к вам, выгонять этих упырей, спасать свой богемский хрусталь, и надрывать свой прекрасный голос?!
Папа закрыл глаза.
- Какого хуя это делаю я?! Ты! – Мой палец упёрся в папину грудь. – Ты меня учил стоять за себя, учил не позволять садиться себе на шею, учил… Да ты меня дохуя чему учил! Так почему я должна бросать свои дела, и бежать к вам, чтобы выставить из вашей хаты шестерых мудаков?!
Папа открыл глаза, и буднично ответил:
- Потому и учил. Чтоб пришла, и постояла. Водку будешь?
Я посмотрела на папу, и выдохнула:
- Давай.
- Матери-то чо скажем? – Папа полез в холодильник, и достал оттуда бутылку водки. – Рюмки на кухне. Сполосни.
- А ничо не скажем. – Я зашла на кухню, и достала из шкафчика две рюмки. – Щас выпьем, и ко мне пойдём. Колбаски порежь.
- Не, я к тебе не пойду. – Папа принял от меня рюмку, и приподнял её: - За тебя.
- Ага. – Рюмки со звоном соприкоснулись. – Точно не пойдёшь?
Папа сунул в рот кружок колбасы, и машинально вытер бороду:
- Точно не пойду. Кому-то надо телефоны попрятать. Мать скоро проснётся. Ты же хочешь провести этот вечер спокойно?
- Спасибо, пап. – Я посмотрела на бутылку, завинтила обратно пробку, и убрала водку обратно в холодильник. – Я это… Всё правильно сделала?
Папа отвернулся к окну, и в отражении стекла я увидела, что он улыбается.
Наклонившись, я поцеловала отца в щёку, и через полминуты входная дверь хлопнула в третий раз.
Телефонный звонок разбудил меня в восемь утра. В воскресенье.
- Доча… - Печально сказала телефонная трубка материнским голосом, и замолчала.
- Что случилось? – Кисло спросила я. Партизан из папы хуёвый. Не мог телефон получше спрятать.
- Радость большая случилась. – Голос мамы стал ещё печальней, чем был. – К тебе едет дядя Алик с Урала.

(с) Мама Стифлера