Ночь. Москва. Я – где-то в центре этой Москвы. Бухенькая. Бухенькая – это не в трипинды, а вполовину где-то. Всё прекрасно понимаю-осознаю, но кураж так и прёт. Стою, значит, таксо ловлю. Чтобы отбыть восвояси на свою северо-восточную окраину. Подъезжает таксо. «Куда едем?» - спрашивает невидимый голос, а я бодро отвечаю: «За двести рублей в Отрадное!» Дверь таксо распахивается, и я плюхаюсь в салон. На заднее сиденье. Лица водителя не вижу.

- На танцы ходила? – Водителю явно хочется общения. Простого человеческого общения.

- О, да. – Я старалась быть немногословной, чтобы водитель не понял, что пассажирка бухенькая, и не воспользовался этой досадной оплошностью.

- Наплясалась? – Водитель допрашивал меня с пристрастием. – Напилась? Домой едешь?

- Изрядно. – Подтвердила я. – И напилась тоже. Совсем чу-чуть. Домой еду, да.

- Хорошо тебе. – Как-то неопределённо позавидовал мне дяденька. – Напилась и наплясалась.

Разговор зашёл в тупик. Я закрыла глаза и задремала.

- А вот я теперь совсем один. – Вдруг нарушил тишину водитель, и повернулся ко мне лицом. Усатым таким хлебалом. А машина-то едет… – Жена, сука шалавообразная, меня бросила. С карликом из шапито сбежала, мразь! Сын – тупиндень какой-то. Пятнадцать лет парню – а всё в шестом классе сидит. И ведь не олигофрен, вроде. Просто тупой. Я не хочу больше жить! Нахрен она мне такая жизнь нужна?

Тут я окончательно просыпаюсь, трезвею, и понимаю, что дяденька-то, в отличии от меня, далеко не бухенький. Дяденька как раз в трипиндень. В подтверждение очевидного он ещё и икнул. По салону поплыл приятных запах перегара и киевских каклет.

- Дядя… - Я с трудом разлепила сведённые судорогой животного страха губы, и потыкала скрюченной рукой куда-то в сторону лобового стекла. – Дядечка мой хороший, вы бы, млять, на дорожку б посмотрели, а? На нас, вон, КАМАЗик едет. Щас нам с вами пиндец наступит. Извините.

Губы сводило со страшной силой. Чтобы этот маниак не выкупил моего панического состояния, я шёпотом дважды повторила про себя скороговорку, которую мы с подругой Юлькой придумали лет пять назад, когда отдыхали в Гаграх: «В городе Гагры, на площади Гагарина, за углом гастронома горбатый грузин Гиви гашишем торгует, а гашиш-то – тьфу – говно». Помогло.

- КАМАЗ? – Водитель на секунду обернулся, съехал со встречной полосы, и опять повернулся ко мне. – Да и хрен с ним, с КАМАЗом. Задавит – и хорошо. У меня сын тупиндень. Зачем жить?

- А у меня сын отличник. – Я сильно заволновалась, подумав о том, что водителю хочется иметь компанию для путешествия на тот свет, а мне, например, туда чота не хотелось совершенно. – Футболист, шахматист, культурист…

- Культурист? – Водитель поднял одну бровь, и шевельнул усами. – А сколько, стесняюсь спросить, тебе лет?

Назвался груздем – полезай в кузов… Нахрен я для рифмы культуриста приплела?

- Сорок. – Говорю. – Почти. С хвостиком.

И тут же сморщилась вся, нахмурилась. Морщины обозначила. Ну, думаю, сорок-не сорок, а постарше теперь я точно выгляжу. Дядька почти вплотную приблизился к моему лицу, и чуть отшатнулся.

- Сынку-то, поди, лет двадцать уже?

- Да-да. Послезавтра стукнет. Мне щас умирать нельзя. Ребёнку праздник испорчу.

- Хорошо, когда дети хорошие… - Глубокомысленно крякнул дяденька, и отвернулся.

Я мысленно перекрестилась, и про себя отметила, что почти не вспотела. – А мой Санька – ну м#дак м#даком. Как вас по имени-отчеству?

- Катерина Михална.

- Катерина… - Не люблю я это имя. Млядское оно какое-то. Жена у меня тоже Катькой была. Гребучая проститутка! Карликовская подстилка! – Я поняла, что дядя щас разгневается, снова повернётся ко мне лицом, а навстречу нам в этот раз едет автобус, и быстро исправилась. – Но это по паспорту. Друзья называют меня Машенькой.

- Ма-а-ашенька… - Довольно улыбнулся дядька, и я поняла, что попала в точку. – Машенька – это хорошо. У меня так маму звали. Умерла в прошлом году. Отравилась, бедняжка.

- Ботулизм? – Я прониклась сочувствием.

- Алкоголизм. – Загрустил водитель. – Маманька моя недурна была выпить хорошенечко. Видимо, это на её внуке и сказалось. Пятнадцать лет всего, а пьёт так, что мама-покойница им гордилась бы… Наверное, поэтому и в шестом классе сидит. Птенец, млять. Гнезда Петрова нахрен. – Дядя развеселился. - Меня Петром звать. Ты шутку оценила, Манька?

До моего дома оставалось метров сто, и я больше не стала испытывать судьбу.

- Ха-ха-ха! – Я громко захохотала, но тут же сама испугалась своего заливистого звонкого смеха, и заткнулась. – Очень смешно. Вот тут остановите, пожалуйста. Мне в супермаркет зайти надо. За луком.

- Эх, весёлая ты баба, Манька-встанька. – Дядька попытался похлопать меня по щеке, но промахнулся, и дал мне по шее. Я кулём обвалилась на сиденье, провалилась куда-то на пол, и оттуда снова захохотала:

- Аха-ха-ха! Хороший ты мужик, Пётр. Мне б такого…

Через секунду до меня дошло чо я брякнула, и вот тут я вспотела как бегемот, который боялся прививки. И не зря.

Когда я вылезла из-под сиденья, Пётр уже с готовностью сжимал в руке телефон.

- Говори номер, я тебе щас наберу. Пусть у тебя тоже мой номер останется. Созвонимся как-нить, в шашлычную зайдём, по пивку хлопнем. Ты ж согласная?

- На всё! – Спорить и выкручиваться я не рискнула. – Записывай…

Когда я вошла в свою квартиру и сняла сапоги – я впервые в жизни пожалела, что у меня в правом углу иконы не висят. Они висят в спальне у сына, и над телевизором. Зашла, перекрестилась размашисто, и уволокла картонных святых в свою комнату. На всякий-який.

Пётр позвонил месяц спустя. К тому времени я благополучно забыла о том неприятном знакомстве, и имя Пётр у меня ассоциировалась только с Петькой-дачником, который как-то летом забрёл по синьке на мой участок, и начал самозабвенно ссать на куст крыжовника, за что был нещадно избит костылём моего деда.

- Привет, Манька! – Раздался в трубке незнакомый голос. – Помнишь меня? Это Пётр!

- Ну, во-первых, я не Манька, а во-вторых – иди нахрен. – Вежливо ответила я, и нажала красную кнопочку. Телефон зазвонил опять.

- Манька, ты вообще меня не помнишь?

- Мущина, я в душе не гребу кто вам нужен, но тут Манек нет. Васек, Раек, Зоек и Клав – тоже. Манька, может, вас и помнит, а я нет. Наверное, потому что я Лидка. Поскольку с церемонией знакомства мы закончили – теперь ещё раз идите нахрен и до свиданья.

Телефон зазвонил в третий раз:

- Девушка, простите меня, но у меня в телефоне записан ваш номер и подписан как «Манька – охренительная девка». Вы точно меня не знаете? А если я подъеду? А если вы меня увидите – вы меня вспомните?

- А если ты меня увидишь – ты меня вспомнишь? – По-еврейски ответила я, польщённая «Охренительной девкой».

- Обязательно!

- Записывай адрес…

Никакого Петра я, конечно, так и не вспомнила, но посмотреть на него было бы интересно. Заодно пойму, почему я ему представилась Манькой.

Когда я спустилась к подъезду и увидела зелёную «девятку» с торчащей из неё усатой харей – Петра я сразу вспомнила. Так же как КАМАЗ на встречке, сына-тупиндня, маму-покойницу, жену Катьку, и почему я назвалась Манькой. Уйти незаметно не получилось. Пётр тоже меня вспомнил.

- А, вот это кто! – Обрадовался счастливый отец. – Садись, Манька, щас поедем, пивка попьём. За встречу. Быстро садись, а то выскочу – и поймаю. Ха-ха-ха.

Я представила себе лица моих соседей, которые щас увидят, как за мной бежит усатый мужик с криком «Эгегей, Манька! Поехали в пивнушку, воблочки пососём!» - и самостоятельно села в машину. На этот раз Пётр был трезв как стекло. За свою жизнь можно было не беспокоится. Пока.

- В кабак-быдляк за воблой не поеду. – Я сразу воспользовалась трезвостью Петра. – Поеду в «Скалу».

- Чо за «Скала»? – Напрягся Пётр. – У меня с собой только три тысячи, имей ввиду. А у меня ещё бензин на нуле.

«Нищехлёб усатый» - подумала я про себя, а вслух сказала:

- На пиво хватит, я не прожорливая. Поехали, я дорогу покажу.

Сидим в «Скале», пьём пиво с димедролом, Пётр распенделся соловьём, а я всё молчу больше.

- У тебя такие глаза, Машка… - Дядька подпёр рукой подбородок, и посмотрел мне в лицо. – Как у цыганки прям…

Я поперхнулась:

- Ну, спасибо, что с китайцем не сравнил. Чой-та они у меня как у цыганки-то?

- А глубокие такие. – Пётр отхлебнул пиво. – Как омут млять. Может, у тебя в семье цыгане были?

- Может, и были. – Говорю. – Я лошадей очень люблю, и когда их вижу – мучительно хочется их спиндить.

- Точно цыганка. – Удовлетворённо откинулся на спинку стула Пётр, и подкрутил ус: - А гадать ты умеешь?

Вот хрен знает, какой чёрт меня в ту секунду дёрнул за язык.

- Давай руку, погадаю.

Пётр напрягается, но руку мне даёт. Я в неё плюнула, заставила сжать руку в кулак, а потом показать мне ладонь.

- Чота я в первый раз вижу такое гадание… - Засомневался мужик в моих паранормальных способностях.

- Это самое новомодное гадание по цыганской слюне. – Говорю. – Не ссы, щас всё расскажу.

И начинаю нести порожняк:

- Вижу… Вижу, жена от тебя ушла… Так? – И в глаза ему – зырк!

- Да… - Мужик напрягся.

- Вижу… Вижу, Катькой её звали! Так?

- Так…

- Проститутка жена твоя, Пётр. Смирись. Не вернётся она к тебе. К карлику жить ушла. В шапито.

Молчит.

- Вижу… сына вижу! Сашкой зовут. Тупиндень редкий. Пятнадцать лет – а всё в шестом классе сидит!

- Всё правильно говоришь, Машка… - Пётр покраснел. – Глазам своим не верю.

- А знаешь, почему сын у тебя тупой? Наследственность дурная. Мать твоя, Мария, Царствие ей Небесное, бухала жёстко. Оттого и померла. Поэтому и сын твой пьёт втихушу. Если меры не примешь – сопьётся нахрен.

- Машка… Машка… - Пётр затрясся. – Как с листа читаешь, как с листа! Всё сказала верно! А ещё что видишь?

- А нихрена я больше не вижу. – Я отпустила руку Петра, и присосалась к своему пиву. – Темнота впереди. Щас ничего сказать тебе не могу.

- Что за темнота?! – Пётр заволновался. – Смерть там что ли?

- Нет. – Говорю. – Порча и сглаз. Жена тебя сглазила. Если не исправить вовремя – скопытишься. Точно говорю.

- А ты? Ты можешь сглаз снять? – мужик опять затрясся. – Можешь?

- Могу, конечно. – Тут я явственно вспомнила КАМАЗ, летящий прямо на меня, и добавила: - Тока это небесплатно.

- Сколько? – Пётр схватился за кошелёк, и вытащил оттуда пять тысяч.

«Вот жлоб сраный» - думаю про себя - «Три тыщи у меня, больше нету нихрена» Вот и верь потом мужикам.

- Хватит. – Говорю, и купюру сразу – цап. – Слушай меня внимательно. Щас мы с тобой едем ко мне. На такси. Потому что хрен я ещё с тобой в машину сяду, когда ты за рулём. Ты меня подождёшь у подъезда, а я тебе вынесу херь одну. И расскажу чо с ней делать надо. Согласен?

- На всё! – Пётр хлопнул по столу ладонью. – Чо скажешь – то и сделаю.

Уверовал в мои способности, залупа усатая.

Приехали на такси к моему дому, я оставила мужика в машине, а сама – домой. Кинуть его в мои планы не входило, поэтому надо было срочно чота придумать. Открываю шкаф, и начинаю шарить глазами по полкам в поисках какова-нить артефакта, который можно выдать за херню от сглаза. Тут мой взгляд падает на мешок с сушёной полынью. Мать в сентябре с дачи привезла. Говорит, от моли помогает. Курить её всё равно нельзя, а моли у меня и не было сроду. Поэтому я этот мешок даже не открывала. Так и стоит уже два месяца. Я этот мешок схватила, и на улицу.

Пётр сидит в машине, по лицу видно, что в трансе и в состоянии глубокого опинденения. Так ему и надо. Меня увидел – из машины выскочил сразу, руки ко мне тянет:

- Это что? – И мешок пытается отнять.

- Это трава «Ведьмин жирнохвост». Раз в триста лет вырастает на могиле Панночки. Ты «Вий» читал? Ну вот, Панночка – это нихрена не выдумка. Это реальная баба была. Похоронена в Днепропетровске. Это ещё от моей прапрапрабабки осталось. Куда ты млять весь мешок схватил? На твою сраную пятёрку я тебе щас грамм сто отсыплю – и пиндуй.

- А мне хватит, чтоб сглаз снять?

- Не хватит, конечно. Ещё бабло есть?

- Штука на бензин…

- На хрен тебе бензин? Ты всё равно на такси. Давай штуку – полкило навалю.

Беру деньги, отсыпаю ему полмешка полыни во все карманы, и учу:

- Домой приедешь – собери траву, сложи в матерчатый мешочек, можно в наволочку, и спи на ней месяц. И всё. И никакого сглаза. Как рукой снимет.

- А сын? – Спрашивает с надеждой. – Сын поумнеет?

- Обязательно. Ему тоже насыпь децл под матрас. Всё, езжай домой, и смотри ничо не перепутай.

Обогатившись на двести баксов, и получив огромное моральное удовлетворение, иду домой, и тут же забываю об этом досадном недоразумении.

На месяц.

Потому что через месяц раздался звонок:

- Привет, Манька!

- Идите нахрен, не туда попали.

- Погоди, Мань, это ж я, Пётр!

- Первый?

- Ха-ха, какая ты шутница. Ну, Пётр… Я месяц уже на траве сплю.

- Зашибись, - говорю. – На какой траве?

- Как на какой? На Ведьмином жирном хвосте. С могилы Вия.

Твою маму… А я и забыла. Щас, наверное, приедет, и будет меня караулить у подъезда с целью отпиндить за мошенничество…

- А… - Типа вспомнила такая. – Молодец, Пётр! И как, помогло?

- Очень! – Радуется в трубке Пётр, а я вдруг икнула. – Жена вернулась, сын бухать бросил! Правда, теперь какие-то марки жрёт, но зато к водке не прикасается! Я это… Спросить хотел только…

- Кхе-кха-кхы, млять… - Я поперхнулась. – Спрашивай.

- Я, вот, на травке этой сплю всё время, и теперь у меня на шее какие-то лишаи появились, и волосы на груди выпали. Может, аллергия?

- Не, это типа знаешь чо? Это типа плата ведьме. Ну, она тебе помогла типа, а взамен лишаёв тебе дала, и волосы забрала… - Несу какую-то херню, и чувствую, что ща смогу спалиться.

- А делать-то мне что?

- А ничего. Всё, можешь травку эту под кровать свою убрать, пусть там лежит всегда. Если будешь на этой кровати #пацца – хрен стоять будет как чугунный. Это такой побочный эффект. И лишаи скоро пройдут.

- Точно? – Обрадовался Пётр.

- Стопудово! – Мой голос звучал твёрдо. – Если чо – звони.

И положила трубку.

Потом подумала немножко, достала из телефона симку, и выкинула её в окно. Всё равно у меня все номера в телефон записаны.

Вроде, особой вины я за собой и не чую, а вот пинды получить всё равно могу. А ну как придёт к нему какой-нить ботаник с гербарием, распотрошит мешок с полынью, и скажет Петечке: «На#бали тебя, друк мой. Нет никакого Ведьминого жирнохвоста, а ты, м#дила, месяц спал на мешке с полынью Одно хорошо – моль тебя не сожрёт»

Может, я конечно, и не цыганка, несмотря на то, что у меня к конокрадству способности есть, но жопой чую – телефончик-то сменить нужно. Предчувствие у меня нехорошее.

А вы, если вдруг надумаете сделать мне комплимент – выбирайте слова.

Обидеться не обижусь, но лишай – вещь неприятная.

(с) Мама Стифлера