Собственно, начинается она история именно так, как вы и подумали. Давным-давно я пошла на рынок за этой блядской картошкой. Не могу сказать, что мне так уж хотелось картошки, но когда в твоем распоряжении всего тысяча рублей, и ты знаешь, что зарплата придет где–то тогда же, когда и счастье в личной жизни, то страсбургский пирог реально в глотку не лезет.

Недалеко от рынка я встретила знакомого художника. Он, как всегда, был одет плохо, и, как всегда, с претензией на что–то. Кроме того, он совершенно явным образом пребывал в измененном состоянии сознания. Увидев меня, он сказал примерно следующее:
— Эй, дорогуша, не хочешь дунуть?

За две недели до того меня бросили, и ответить на этот вопрос "нет" у меня не было никакой физической возможности. Уже через час мы с ним стояли возле Казани вместе с какими–то панками и хлестали из горла педагогический портвейн (он же 72). Это, пожалуй, всё, что я помню о том дне. Зато я помню следующее утро. Я очнулась в какой–то маленькой комнате от дикого, разламывающего череп скрежета. Контуры реальности были светящимися и нечеткими. Я услышала чей–то голос:
— Эй, у тебя паспорт есть?
— Угу, — простонала я.
— Лучше достань его.
Я ни черта не понимала, но за паспортом полезла. Достала я его ровно в тот момент, когда услышала другой голос.
— Добрый вечер, украинская таможня. Предъявите паспорта, — произнес он.

Через двадцать минут мои спутники внесли в ситуацию некоторую ясность. Напившись до полного отключения когнитивных функций, я изъявила желание тут же отправиться в Ялту, чтобы оттуда рассылать всем знакомым телеграммы с требованием изловить иностранного фокусника. Эта идея встретила полное понимание со стороны панков, так что мы явились на вокзал, где каким–то образом выцыганили билеты на плацкартные места, сели и поехали.

К сожалению, у панков с собой было несколько больше, чем нужно, чтобы опохмелиться. Я понимала, что попала не в книжку Булгакова, а в фильм Терри Гиллиама, но ни черта не могла с этим поделать. Водки во мне становилось всё больше, а потом мы еще и накурились. В этом состоянии я заявила им, что пока я в Украине, то буду розмовляти виключно державною мовою, которую на свою беду успела изучить в студенческие годы.

Другая беда заключалась в том, что в Ялте меня никто не понимал. Тем не менее, украинский воздух сыграл со мною шутку, внушив ненависть к русскому языку. Поэтому я стала разговаривать на английском. Пару раз это спасло мне жизнь, потому что местная милиция принимала меня за голландку. В Ялте я в основном купалась, пила, а также спускала деньги, заработанные прилюдным исполнением мелодий и ритмов британской и американской эстрады, на выпивку и телеграммы.

Через неделю мне пришлось расстаться с панками, потому что они решили доплыть до Турции брассом, а я не захотела, поскольку не могла простить туркам разграбления Константинополя. Оставшись одна, я решила, что украинского гражданства мне не видать, поэтому доехала автостопом до Киева, где восемнадцать раз нассала в Днепр, потому что в Ялте встретила двух местных, которые имели традицию — по приезде в Питер ссать в Неву, и сделали это уже пятнадцать раз. Было сложновато, но я справилась. Из Киева я уехала в Минск, где заночевала на Острове Слёз прямо внутри монумента. Вечером следующего дня я уже была в Пушкинских Горах, где подралась с парой местных алкоголиков из–за того, что эти пидоры неправильно цитировали "Бахчисарайский фонтан". Наутро я выпила пол–литра местного самогона, собрала деньги, которые после драки валялись прямо на той идиотской опушке, дала их водителю автобуса и тихо уехала в Питер, свернувшись калачиком на заднем сиденье.

Приехав в Питер, я времени зря не теряла. Посылая нахуй всех, кого только знала, я пешком дошла до рынка, на последнюю мелочь купила два килограмма картошки и, наконец, явилась домой.

И не могла понять, что с нею делать в свете произошедшего — драники, картопляники, тупо её укропом посыпать или размять в пюре.