В передней послышался длинный требовательный звонок, и я побежал открывать дверь.

— Слесаря вызывали? — без обиняков произнес он ставшую уже сакраментальной фразу.

— Вызывали, вызывали, — радостно подхватил я, искательно заглядывая ему в глаза.
Он был одет в приталенное кожаное пальто, на голове у него была замшевая кепочка с большой декоративной пуговкой, в руках вишнёвого цвета кейс. Сбросив мне на руки пальто, он остался в тёмно-синем, дивного отлива велюровом пиджаке и в джинсах неизвестной мне фирмы, но, как видно, не из дешёвых.

— Что там у вас? — строго спросил он.

— Это… бачок, значит, течет… — начал было я, но он лёгким движением руки прервал поток моего красноречия. Затем, раскрыв кейс, в котором в операционном порядке был разложен блестящий, неотличимо похожий на хирургический инструмент, он достал оттуда тонкие резиновые перчатки, элегантно надел их и, повернувшись ко мне, отрывисто произнес:

— Проводите.

Я проводил его к месту работы, а сам пошел в комнату накрывать на стол. Я успел только достать из холодильника коньяк и порезать бисквит, как он уже показался из дверей. За его спиной торжествующе прошумел и тут же сам собой затих небольшой гигиенический водопад.

— Всё в порядке, — сказал он, — можете проверить.

Смущаясь, я протянул ему пять рублей. Слегка кивнув, он взял деньги и точным движением убрал их в бумажник.

— Прошу за стол, — сказал я, изо всех сил стараясь не выглядеть подобострастно.

Мы сели, я разлил коньяк по рюмкам. При взгляде на этикетку по лицу его пробежала еле заметная тень. Коньяк, конечно, был не из лучших.

— Извините, другого, к сожалению, нет.

— Пустяки.

— За ваш труд, — предложил я.

Мы чокнулись, выпили.

Лицо его на миг исказила гримаса. Я почувствовал себя совсем неловко.

— Может быть сигарету? — я протянул ему пачку „Стивенсона“, которую вот уже месяц прятал от дочери.

— Спасибо, я не курю сигарет. Предпочитаю это, — и он, сунув руку в карман, достал из инкрустированного футляра явно коллекционную трубку.

— Английская, из старого вереска, „три би“, — любовно произнес он.

Я протянул ему зажигалку, но он, посмотрев на циферблат своего „Ориента“, вдруг встал из-за стола:

— Извините, засиделся.

— А как же кофе? — растерялся я.

— Спасибо, не могу. Тайм из мани, — для большей доходчивости он пощёлкал пальцем по циферблату.

— Рад был познакомиться, — сказал он на прощание, влезая в подаваемое мной пальто. — В следующий раз звоните прямо домой, — добавил он, протягивая мне визитку.

Потом я ещё несколько раз встречал его на улице с неизменным вишневым кейсом. Каждый раз, отвечая на мое приветствие, он сдержанно кивал мне в ответ.

Последняя наша встреча произошла через год. В один из воскресных дней я возвращался из магазина. Проходя мимо пивной палатки, я почувствовал естественную в таких случаях жажду.

— Вы последний? — обратился я к стоящему впереди мужчине, демократично одетому в лиловую нейлоновую куртку отечественного пошива и традиционную кроличью шапку.

— Ну, я, — нехотя отозвался он, лениво поворачиваясь ко мне. Я не поверил своим глазам — передо мною был мой знакомец. Но что осталось от некогда покорившего моё воображение блистательного комильфо? Вместо неизменного кейса в его руке болтался невзрачный бидон, на стоптанные туфли волнами спадали замызганные брюки с бахромой. Под лиловой курткой при всём желании не угадывался знакомый мне велюровый пиджак.

— Здорово, земеля, — он хлопнул меня ладонью по плечу, — не узнал?

— Вообще-то узнал, — растерялся я, — но у вас такой непривычный вид… А где же ваше?..

— Кожан, что ли? Дома на вешалке, где ж ему быть? И пиджак там же, и джинсы эти, чтоб им. Всю неделю ходишь в этом сам не свой, как всё равно разведчик в тылу врага. Только и думаешь, как бы на ерунде какой не завалиться. Бычок там об стенку не затушить, мимо платка, не дай бог, не сморкнуться. Только в выходные и оденешься по-человечески.

— А зачем вы тогда это всё носите… пальто, джинсы? Это же кучу денег стоит.

— В том-то вся и загвоздка. Приди я к тебе домой вот так, как я сейчас перед тобой стою, дал бы ты мне больше рубля? Ни в жисть бы не дал. А так пятерку отвалил не задумываясь да ещё коньяк поставил. Это, правда, зря, потому что у меня от него только изжога, я, вообще-то, по два двадцать семь предпочитаю.

— А трубка? — ухватился я за последнюю соломинку.

— Что трубка? — не понял он. — А, трубка. Так я же объясняю тебе — выходной у меня сегодня, понял, выходной… — И, достав из пачки „беломорину“, воткнул её между крепкими прокуренными зубами.

(с) И. Иртеньев