Глупая история про плюшевого медвежонка

Пиздец пришел к нему ночью. Сел на край кровати и долго смотрел, пока Иван Иванович не проснулся. Но и проснувшись, не мог долго ничего сказать. Наконец, выдавил глупое:
- Ты кто?
- Я – пиздец. И я пришел.

Иваныч посмотрел направо, где обычно спала жена, и ничего не увидел. Не было даже одеяла – только идеально ровная белая простыня, простиравшаяся до горизонта.

- Бля, - сказал Иван Иванович.
- Не ругайся.
- Пиздец.
- Не произноси всуе.
- Ты вообще кто?
- Не тыкай мне тут. А то я ткну – мало не покажется.

И пиздец ткнул. Воздух вокруг вдруг стал вакуумом, а тело Ивана Ивановича надулось как воздушный шарик и лопнуло. А потом непостижимым образом вернулось в обычное состояние.

- За что?
- За все.
- А именно?
- Помнишь Ирочку? Секретаршу твою. Как она от тебя залетела, а ты ее уволил. Ты, кстати, знаешь, что потом с ней стало?
- Аборт сделала, - растерянно пробормотал Иван Иванович.
- А вот ни хрена и не сделала. Потому что, тварь, она тебя любила. Потому и трахалась с тобой. Ты же сам трус, не смог бы даже секретаршу завалить.
- Вот именно – сам дала. Я-то тут при чем? Она сама заявление написала, кстати.
- Ага, а ты и доволен.
- Не могу же я знать все!
- Захотел бы, узнал. Так вот, мальчик у тебя. Два года уже. Ты, кстати, можешь понять, что значит рожать без отца? И без работы? Ты в курсе, какое пособие платят безработным матерям? Ты хоть понимаешь, каково ей одной было в первые месяцы? Когда из роддома всех встречают с цветами на машинах, а ты одна вызываешь такси на последние деньги? Как медсестра дает свои джинсы взаймы, потому что после родов одежда вся не подходит, а привезти некому?
Пиздец говорил басом, голос его был какой-то искаженный, как будто пропущенный через микрофон и плохие динамики. Таким голосом директор пионерского лагеря из детства Ивана Ивановича объявлял родительский день, на который к Ване никогда никто не приезжал.
- Я тоже рос без отца.
- И вырос – тварь тварью.
- Я пробился сам! Я сам себя сделал! Что ты можешь знать об этом?
- Все. Я был с тобой тогда. Помнишь, ты плакал после мультика про мамонтенка.
- Нет.
- Жаль. А помнишь, ты потом лунатил по ночам, а бабушка поймала тебя на балконе? Ты хотел, кажется, выпрыгнуть из окна. Во сне, конечно. Но ведь это был не простой сон, ты знаешь.
- Не помню.
- А помнишь, как мать говорила, что сдаст тебя в интернат? Как тебе было страшно? Как ты ждал ее каждый раз после работы и загадывал, чтобы она купила тебе самолет, такой же, как у Кольки? Как ты боялся оставаться в продленке? Как хотел превратиться в медвежонка?
- Тебе-то что?
- Его, кстати, Ваня зовут.
- Что нужно? Деньги? Я готов. Только чтобы жена не знала.
- Ты что-то вообще кроме денег в жизни ценишь? Хотя глупый вопрос. Знаю, что нет.
- Я ценю не деньги! Я ценю свой труд. Я пашу с утра до ночи, и потому я на своем месте! Я знаю, все меня ненавидят. Но никто, никто не попытался работать так же, как я, никто не может представить себя на моем месте. Потому что все трусы и боятся ответственности. А деньги дали мне то, чего у меня никогда не было – свободу. Свободу решать, что мне делать, а что нет. Свободу не дрожать от страха, что любой урод плюнет на тебя и раздавит.
- А теперь ты дрожишь от страха, что кто-то отнимет у тебя твои деньги. Дрожишь, что жена узнает про ребенка и про Ирочку. Ссышь, гад? Это – свобода?

Иван Иванович молчал.

- Слушай, дурень. Им не деньги твои нужны, им нужен ты. Хотел ты этого или не хотел, но ты не принадлежишь себе. Им нужен кто-то, кто бы любил и заботился. Если ты этого не поймешь, тебе я, причем полный.
- А ты не думаешь, что она специально залетела, чтобы привязать меня к себе?
- Думаю. Ну и что?
- Дура она.
- Дура. Но это ничего не меняет.

Иван Иваныч, как это часто бывает во сне, до сих пор не видел собеседника. То есть он представлял, чувствовал, что пиздец существует, сидит на краю кровати, но без визуального образа. Но вдруг картинка поменялась, в окно вкатилась полная луна, и хозяин кровати увидел силуэт маленького мальчика. Почему он разговаривает басом? Иван Иванычу стало страшно. Луна в окне встала ровно напротив головы ночного гостя, отчего черты лица разобрать было невозможно. Смутно он начал догадываться, что видит кошмар, что, скорее всего, этот кошмар вызван перегрузками в фирме, которую он возглавляет, возможно, критическими днями у жены, виски на вчерашнем банкете и бог знает еще чем. Но произнести эту мысль он не мог, она бродила где-то по краю сознания, а значит, не мог и проснуться.

- Я никому ничего не должен! Меня когда-то кто-то любил? Кроме бабушки, которой давно нет. Почему я должен кого-то любить? Кого-то, кто меня обманул. И меня никто ничего не заставит делать. Если надо помогать – я помогу сам. Если захочу. Я – свободен!
- Свободен... Я, кстати, только что от них. Тебе не интересно?
- Ну.
- Ты знаешь, что такое цирроз печени? Слышал что-то. А ты слышал, что он бывает у двухлетних детей? Так слушай. Это почти не лечится. Ребенок весь желтеет. Живет на лекарствах, но недолго. Только сложная операция – и тогда какой-то шанс. Но этого шанса уже почти нет. Что – захотел превратиться в маленького плюшевого медвежонка?
- Не захотел. И знаешь, я думаю, что ты – кошмар. Просто сон, который пройдет, и все. Нет у меня никакого ребенка. И никакой Ирочки тоже нет. И тебя тоже нет. Сейчас я проснусь и ничего этого не будет.

Иван Иванычу, наконец, удалось поймать мысль о сновидении, и он ухватился за нее, чтобы не потерять, твердил про себя: «это сон, это только сон», но пришелец не исчезал, а лишь кивал головой в такт бормотанию хозяина.

- Сон, говоришь? Наверно, это будет лучше всего. Сейчас ты заснешь и превратишься в маленького плюшевого медвежонка. Ты просто заснешь, и ничего не будет. Больше ничего не будет. Ты просто спишь...

И верно – бесконечная простыня справа стала сворачиваться от горизонта, накатила на Ивана Ивановича, захлестнула его, и картинка перед глазами стала сплошным белым пятном, смотреть на которое было невозможно. Глаза закрылись, но человек не упал на кровать, а, напротив, свесил ноги, одел тапочки и встал. Пошатываясь, Иван Иваныч подошел к балконной двери, нащупал ручку, открыл и вышел на свежий воздух. Постоял секунду, и медленно, неуклюже влез на перила, протянул руки в сторону лунного шара и медленно рухнул вниз.

В кабинете врача-трансплантолога известной столичной клиники сидела немолодая женщина с заплаканными глазами. Пуговицы на дорогой блузке были застегнуты невпопад. Беззащитное лицо без косметики. Внушительный золотой кулон со знаком весов на шее выглядел случайным, неуместным.
- Как, вы говорите, его зовут?
- Ваня. Ваня Лебедев. Два года.
- Знаете, я согласна. Понимаете, у меня нет детей. И не будет.
- Понимаю. У вашего мужа есть еще близкие родственники? Мать, братья, сестры?
- Нет, никого нет, только я.
- Тогда, Мария Петровна, вам надо подписать здесь и здесь. Времени очень мало.
- А он правда не выживет?
- Нет, практически смерть уже наступила. Такие травмы несовместимы с жизнью.
- А это спасет того мальчика?
- Большинство операций по трансплантации печени проходят успешно. Анализы показывают, что печень вашего мужа идеально подходит в качестве донорской. Это редко бывает. Обычно мы пересаживаем органы от родственников. Но печень матери не подходит, а отца у него нет. Это шанс один из миллиона.
- О Господи! Он говорил, что в детстве страдал лунатизмом, но я никогда не думала, что это может повториться!
- Спасибо вам. Если Ваня выживет, считайте, что вы его вторая мама. А ваш муж – отец.

Женщина подписала документы, врач вывел ее из кабинета и направился в операционную.

По аллее больничного парка шли две женщины. На вид обеим было лет по сорок, но внимательный взгляд, конечно, различил бы разницу в возрасте. Одна, в черном платочке, длинной серой юбке и с элегантной кожаной сумочкой давно разменяла пятый десяток. Другая, в дешевых джинсах, поношенной куртке и с серебряными сережками годилась первой в дочери.
- Знаете, Ванечка такой шустрый. Сегодня он вставал в кроватке. Представляете? Мне кажется еще дня два, и он пойдет! Целый год в больницах. Я думала, никогда не увижу.
- Опять ты на «вы». Сколько раз говорить.
- Прости-прости. Я и забыла. Ты – самая лучшая женщина на свете. И твой муж был наверно прекрасным человеком.
- Не знаю. Мне кажется, он слишком много думал о себе... Все хотел доказать что-то. Работал как сумасшедший. Вот уже месяц, а мне кажется, ничего не изменилось. Я так же не вижу его, как и раньше. Мне кажется, он хотел иметь детей. Но... Можно, я буду иногда заходить к вам?
- Ну конечно! Только у нас дома... Понимаешь, я же одна.
- Забудь об этом думать. Он получит все, что потребуется. И, знаешь, я тут кое что нашла. У мужа в кабинете, в шкафу за книгами. Он совсем старый, но такой милый. Я постирала его, так что ничего страшного. Вот, возьми.

Старшая достала из сумочки игрушечного медвежонка. Было заметно, что недавно его постирали. Когда-то закатанный ворс торчал вверх, игрушка казалась немного жалкой, смешной и оттого еще более трогательной.

- Спасибо. Я обязательно ему передам.