И, кажется, была какая-та девочка. Звали ее, скажем, Соней. Вечно сползающие, собирающиеся в гармошку у щиколоток и под коленками серые хлопковые колготки, кусачее школьное платье со слишком короткими для длинных нескладных рук рукавами и повязанный на тонкую шею латунный ключ на черном шнурке. В минуты растерянности – как бывает, когда стоишь, не зная решения задачи, перед притихшим классом у покрытой разводами мела доски, – клала ладонь на грудь, нащупывала очертания ключа под грубой шерстяной тканью и поглаживала легонько твердые грани. После школы не спешила домой, а гуляла в парке неподалеку, разбрасывая ногами шуршащие осенние листья. Шея ее пахла жженым растопленным на ложке сахаром и немного акварельными красками, а в голове жили пустота и томление.

- Поди сюда, девочка, – я покажу тебе что-то.

Что-то темное хватает за плечо – много хуже чудовища, живущего под кроватью, а дышит также – тяжело и быстро. Рука сама поднимается к груди, но не находит ключа, а только оборванный черный шнурок от ботинка.

Вот как бывает – кто-то взмахнул своей гадкой волшебной палочкой под сенью полуголых осенних кленов, – и Соня уже взрослая женщина и на ногах ее тонкие шелковые чулки, а в глазах холодный блеск серебристой конфетной фольги.

Теперь вместо школы она ходит на работу, а каждый вечер бесстыжий рыжий месяц выходит из тумана, и Соня точно помнит, что в кармане у него спрятан нож. Поэтому, оттягивая наступления ночи, после работы не спешит возвращаться домой, а бродит по городу, заглядывает в подворотни, смотря по привычке под ноги в надежде найти потерянный ключ.

На своем пути она заходит в полупустые бары, где пахнет подвалом, а липкие стойки облеплены беспокойными летучими мышами. Летучие мыши медленно поворачивают маленькие серые головы, салютуют Соне полными стаканами, и та улыбается в ответ, будто принимает всё за чистую монету. И вот у нее тоже вырастают жесткие перепончатые крылья за спиной, а сама она висит в темноте вниз головой. Висит в темноте, где сыро, тихо и одиноко, и только временами чужие крылья задевают слегка ее спину. Летучие мыши зовут это лаской.

- У меня есть всё, что тебе нужно, - говорит высокий мужчина.
Он рыжий, конечно, и глаза у него, без сомнения, разные – один карий, другой зеленый. В общем, гадок как черт и пахнет серой. Поэтому тут же начинает безумно нравиться Соне, и она немедленно задается вопросом, каков он в постели.

- Тебе и не снилось, - шепчет на ушко и облизывает свои тонкие губы, медленно поводя указательным пальцем вдоль выреза ее черного платья.

Потом они идут к Соне домой. Она достает свой лучший набор пластмассовой кукольной посуды, и какое-то время эти двое старательно изображают чаепитие, дуя в пустые чашки, чтобы остудить несуществующий горячий чай. Затем долго притворяются, будто занимаются любовью. Член у него небольшой, но толстый и ловкий, а сам он – небесное тело, поэтому в какой-то момент необходимость притворяться исчезает. Соня выгибает спину, Соня говорит: «Ах!», Соня тяжело дышит и кусает губы. В сильных руках превращается в тряпичную куклу, складывается, раскладывается, выворачивается на изнанку; и всё это время мужчина смотрит на нее своими разными глазами, причем в правом – поле только что пробившихся нежных ростков пшеницы, а в левом – лужа вязкой тягучей смолы.

И вот он лежит на спине, а Соня верхом на нем, и кажется ей, что не черт он вовсе, а так – маленький мальчик. Маленький потерянный мальчик с ободранными коленями и грязью за ушами, но под вязким взглядом его левого глаза ей становится не по себе, тревожно становится. Дыхание застревает в горле, иглами колет и рвется наружу. Пальцы скребут по шее, впиваются в грудь, оставляя глубокие красные лунки от острых ногтей, будто разорвать нежную кожу пытаются, проткнуть насквозь грудную клетку, чтоб впустить в легкие глоток воздуха. И постепенно понимает Соня, что нечего руками шарить, нечего пальчиками тонкими скрести. Ключа-то от дома всё равно нету.

Нету ключа от дома.

А шнурочек оборванный вот он – затянут на горле черной петлей.

(с) Нови