Закончился очередной летний день. Люди, уставшие после работы и снявшие усталость банальным очередным литром самогона, наорались вдоволь и разбрелись по своим кроватям и постелям смотреть тяжёлые хмельные сны. Трещали какие-то сверчки, и надсадно, как будто в последний раз, гудел мотор от доильного аппарата на далёкой ферме. Больше ничего не нарушало густой июльской тишины полуразваленной российской деревни.

Шайтан, огромный и очень старый пёс, лежал возле своей будки и смотрел полуслепыми, слезящимися от старости глазами на огромный диск луны. Его огромная голова покоилась на массивных лапах. Ему было грустно, но грусть эта была светлой.

«Вот и ещё один день прошёл, – думал Шайтан. – И стал я ближе к чему-то неизвестному и потому пугающему. Долго живу я на этом свете. Почитай, уже семнадцатый год. Кто из собак, особенно в нашей современной деревне, мог похвастаться таким долголетием? Вот, так. А я могу».

Шайтан лежал неудобно. Какая-то щепка впилась ему в бок, но не было сил, а главное, желания повернуться. Навалилось настроение, когда хочется вспомнить что-то хорошее. И было, что вспомнить. Жизнь он прожил долгую и громкую.

«Старый я, немощный. Зачем хозяин держит? Дай ему Бог здоровья. Может за прошлые заслуги? Я ж, когда молодой был, столько штанов порвал и задниц покусал! Некоторым барбоскам на три жизни хватит. От моего лая у некоторых волосы на жопах седели. А сейчас? – Шайтан правой лапой вытер слёзы с обоих глаз разом. – Крысы боялись мимо меня пройти. А теперь в моей будке окрестные кошки устроили штаб и публичный дом. И жрут, заразы, из моей плошки. Да, пусть жрут – мне много не надо. А от этих бестий тоже польза есть: мышей не стало. Вот кто меня старого достал, так это мыши! Сволочные, надо сказать, создания. Мелкие, пакостные. Б-р-р-р.

Меня раньше уважали. С соседних деревень сводили щенков, чтобы я учил их азам охранного дела. И ведь учил! Намётанный собачий слух может заметить мою школу во многих гавканьях псов в округе. Да и сейчас собаки меня уважают. Вон, Дружок соседский. Как прознал, что немощен я стал, начал мне порнуху показывать. Фильму трёхиксовую. Найдёт где-нибудь сучку, приведёт ко мне, поставит в позицию и давай работать. Глазки прикроет, язык вывалит и старается. Смотрел я как-то и чувствую шевеление между задними лапами. Батюшки! Нешто и я ещё куда гожусь?! Присмотрелся – нет. Мыши моими седыми мудями в волейбол играют. Гавкнул на них, мыши в сторону, а Жучка, от страху видно, защемила всё хозяйство Дружково. Так и ходили парочкой весь вечер. Не ходит ко мне больше Дружок. Да и ладно, всё равно ничего не вижу.

Всю жизнь просидел на цепи, охраняя имущество хозяйское. Так и помру на боевом посту. Цепи уж нету, да и охранять нечего. Хозяин – Митрич – как хозяйка четыре года тому назад померла, перестал домом заниматься. В ворота никто не ходит – боятся, упадут, а кому поднимать? В огороде – картошка, морковка и ещё кое-что из зелени. Из живности у него только я, тараканы да самогонный аппарат. Какая же живность этот аппарат, вы спросите? Не знаю я, только он с ним говорит, как с живым. Сам слышал: кричит на аппарат: «Ну, что? Сикать будем или глазки строить? Чо ты мне, как трипперный, капаешь? Струйкой давай!» Или так: «Ты чо, офонарел? С пяти литров браги – литр самогону? Куда остальное дел? Выпил, что ли?» Может такое неодушевлённая скотина сделать? Вот так».

Вдруг укусила Шайтана вошь. Да и укусила, курва, возле самого хвоста, так что лапой не достать. Развернулся Шайтан, хотел выгрызть тварь эту зубастую. Да где там? Нету зубов!

«Грызи, тварина! Что же делать? Нету зубов. Эх-хе-хе. С этими зубами недавно история приключилась – хошь смейся, хошь плачь. Привёл Митрич к себе даму – постельное зашить. Эсмеральду в народе, Люську по паспорту. Зашила она, сели за стол, как полагается, тяпнули табуретовки хозяйской. А потом попёрло её, хмельную, на двор. Пописать, значит. И эта дура в туалет не пошла. Да ладно бы, куда за угол направилась. Так нет. Села она в паре метров возле меня, трусы сняла и давай прудить. Ну, товарищи дорогие! Я, может ничего не вижу и не слышу, но нюхать я ещё могу! И тяпнул за задницу её белую. Зубов-то нету, но засос я ей поставил восхитительный! Люська, то ли со страху, то ли ещё от каких ощущений, но в миг обкончалась. Упала на спину, чуть в свою ссанину не угодила, лежит, стонет и трясётся. Я думал с ней плохо, подошёл, лизнул её в щёку. Она меня схватила, обняла и стонет: «Эх! Шайтанка! Один ты кобель остался на всю деревню!» Врёт она всё. Ещё три кобеля в деревне, да и помоложе меня будут. Митрич-то тоже старый, хотя, если мои года к человечьим прикидывать, я выйду старше».

Шайтан открыл глаза и уставился на луну. Вот что такого притягательного в луне для собачьей породы? Думают они, что именно там находится собачий рай, и сидит и ждёт их там их собачий Бог. И воют потому собаки на луну, когда видна она вся. Просят друзей-знакомых занять им там место получше да поближе к Богу своему. Вот и Шайтан завыл, но закашлялся, как старый курильщик.

«Да что это я? Совсем уже ни на что не годен?!» – Шайтан прокашлялся, собрал все свои оставшиеся силы и запустил в небо свой крик. Этот вой раздавался с таким мальчишеским задором, что немедленно был подхвачен соседскими собаками. Люди не выносят собачий вой. Тошно им от него становится. «А и пусть. Пусть знают, что не одни они на этой земле», – думал Шайтан и улыбался.

***
Утром проснулся Митрич, как обычно, с глубокого похмелья. Долго пил колодезную воду. Потом закурил, ворчливо понося Сидора: такой самосад загубил! По давным-давно заведённому им самим порядку Митрич сначала кормил Шайтана, а потом завтракал сам. Он достал миску, налил туда скисшего молока и накрошил в молоко чёрствый батон. Зубов у пса давно нету, так что эта еда – самое оно. Надел галоши и, по-старчески шаркая, пошёл на двор.

– Шайтанушка, я тебе поесть несу. Где ты, бродяга старый?

Когда подошёл Митрич к будке, то сразу понял, что еды Шайтану больше не нужно. Умер, как и хотел, старый пёс на боевом посту. Сел Митрич на колоду, что лежала рядом с будкой, и по старческой морщинистой щеке потекла слеза. Ни одна кошка ничем не выдала своё присутствие в собачьей будке, чтобы, не дай Бог, не мешать человеку оплакивать потерю своего единственного друга. И ещё одно увидел Митрич. Но такое, что поклялся себе не пить больше ни в жизнь. Мёртвый Шайтан лежал с улыбкой!