Если слышишь, то слушай. Здесь сухо и душно. Пять сторон света сплошь шероховатые. Одна только ровная; вся в трещинах, как моё лицо. Всегда горит тусклая лампа, её меняют каждые четыре месяца.
Шесть квадратных метров. Всё намертво пришпилено к стенам и полу. Толчком пользуйся, даже если просто хочешь шума. Мойся в душе до дыр. Смотри в зеркало и ненавидь, презирай, жалей, люби сколь угодно. Попроси показать жёлтые зубы или содержимое ноздрей – увидишь. Захочешь дать по зубам – бей, но помни – либо останешься беззубым, либо сломаешь кулак.
Ты понимаешь? – Понимаешь. – Понимаешь…
Какой у меня пол? – Бетонный. Каждый чётный месяц чищу трижды в день поролоном. Я полюбило наводить и разрушать чистоту.
Хаос и бардак, как душевный бальзам, как доказательство личного присутствия в мировом небытие. Бросаю майку в углу, рубашку в центре камеры, носки и трусы в рукомойнике, одну кроссовку на пороге, другую на нарах, под конец месяца разбрасываю кал. Вместо косметики и акварели. Результат сказывается благотворно, я творю! Потом из уважения к себе до первого числа ожидаю уборки, и это ожидание само по себе сущность в силу того, что господь ситуации – я; потом прибираю. Созидаю чистый космос вокруг. Наслаждаюсь облегчением и собственным талантом – ужас разрухи позади.
Теперь жилище нуждается в женщине, как ваза в цветах. Вот о чём можно мечтать бесконечно. И член просится в руку. То есть рука тянется к члену. Притяжение нравственно взаимно. Душе хочется тепла. Эй, наверху, сбросьте свежую голограмму, что сегодня в мире? Дайте хотя б плакат, что ли, хотя б старые чулки грязной прачки! Вот оно моё лучшее ироническое творчество – убийца гермафродитов мастурбирует – сотый в кубе дубль.
Земные импотенты, со мной в сравнении просто фантасты, мастера ботанических порнопроцедур с чернозёмом, нефтью, газом, с филологией внутренних недр.  Земля, мозги, младенцы всё давно засрано и завоевано. Офтальмологи утверждают, что, вскрывая зрачки, находят золото и пенисы. А я бессильно представить какую-то розовую пилотку, с такими горячими маленькими лепестками.
Надзиратели нажрались в мясопуст, сало стекает с бесстыжих зенок. Я осторожно предполагаю. Осторожно. Пора уподобиться убиенным гермафродитам и спокойно мастурбировать прямо в видеокамеру. Время вспомнить бывших жён: пианистку, школьную директрису, владелицу ресторанной сети, клубную танцовщицу, последняя, архитекторша, была подозрительно хорошей женщиной. Я её зарыл немедленно. Перестраховался. Чёрт, как глупо и отвратительно мастурбировать в одиночестве, словно ебёшь самое себя. Хотя, может быть, надзиратели сейчас смотрят на мой секс, чтобы по обыкновению потом смолчать об этом. Следует осторожнее быть, кажется, я нравлюсь Лютеру. Помнится, прошлый год он очень странно глянул, да и ныне, хотя я в маске, чувствую к своей персоне подозрительно заботливое отношение.
Бабка утверждала, что пророк явится перед потопом. А уж если в мире гей-потоп, то Енох близко. Чёрт! Все-таки отвратительно мастурбировать в одиночестве, нужно хотя бы видеть женский образ. Чтобы раз-два, раз-два, дыры-дыры. А зеркало следует помыть. Побреюсь, пожалуй, на следующей неделе. Раз-два, раз-два, дыры-дыры. На носу выскочил прыщ. – Тоже новость. Раз-два, раз-два, дыры-дыры. Как я постарел…   

                             
В позапрошлом году я нарушил дисциплину; черти заставляли надевать железную маску, когда водили к цирюльнику и осматривали камеру. Руки и пальцы наряжали в оковы, на тот случай если буду царапаться или ковырять в носу. Я чувствовал отвращение ведущих, как они жаждали изгаляться, сказать что-нибудь унизительное, но таков уж устав, что заговаривать с заключенным строго воспрещено.
Я слышал сопение, скольжение бесшумных чешек и сходил с ума оттого, что они молчали. Сначала я должен был знать, что вокруг происходит, к чему готовиться, на что надеется, ведь даже правители говорят со своим народом, готовя к тому или иному. Потом я нуждался хотя бы в одном слове, хотя бы матерком, чтобы знать: жизнь существует во вселенной и я не один, т.к., казалось, пока я мотал срок, всё разумное вымерло, власть захватили биороботы. Мало тех из нас, кто это постигнет, почему запрещено общение надзирателей и заключенных, даже если одним хочется истязать, а другие согласны.