Морщинистый, согбенный и жалкий старик стоял на обочине и всматривался в молодые лица проходящей мимо колонны парней и девушек. Он, прошедший всю Вторую Мировую Войну, не понимал, как такое стало возможно. Ведь они тогда, сами не старше многих из этой весёлой колонны, все как один боролись против этой мерзкой заразы, развращающей души и унижающей всё человечеcтво одним фактом своего существования.

Старик отлично помнил, как в молодости он с удовольствием уничтожал таких же румяных и здорoвых розовщёких юношей, как эти, но тогда это была доблесть, а сейчас за попрание "свободы самовыражения" могли (и наверняка бы) припаять соответствующую статью.

Кому нужно такое "самовыражение", старик не знал и не понимал. Ну исповедуешь ты эту грязь - запрячься так, чтобы с овчарками не нашли, но идти с вызовом, подняв голову и посматривая на всех свысока... это уже было слишком.

Вот и сейчас, проходивший мимо налысо бритый юнец задорно и с вызовом посмотрел на старика и, как плевок, брoсил тому в лицо -- "А что, дед, давай с нами...". Старик поднял водянистые голубые глаза. Он помнил, как совсем недавно, лет семьдесят назад, он проткнул пузо штыком такой же резвой ранней сволочи. Тот, давний, только выпучил белёсые зенки и, оставляя на горячей стали петли сизых кишок, повалился на спину.

Да, почти извели тогда эту гниду, невесело думалось старику, но не до конца... не до конца....

Старик вздoхнул. Времена изменились, и сейчас Европу заливает гнилая нечисть, гордящаяся своими понятиями о личной свободе.

Так и стоял на обочине берлинской улицы отставной штурмгауптфюрер СС Отто фон Зейтц и смотрел на проходящий мимо парад гомосексуалистов и лесбиянок.

И я почему-то его очень хорошо понимаю.