Я живу в маленькой квартирке на последнем этаже высокого, высокого дома. Здесь очень красиво, хотя все мои гости говорят, что им страшно выходить на мой балкон: у них кружится голова.
У меня голова не кружится. Вопрос привычки, так я думаю. Мне нравится ощущение простора и ветра.

Телефон выводит "Весну" Вивальди: это значит, что меня в очередной раз потеряли на работе. Я не отвечаю: подождут. Не то чтобы я не любила свою работу, просто я не придаю ей особого значения.
Олег в своё время просто выходил из себя, пытаясь найти мне работу, и узнав в очередной раз, что меня уволили.
Олег – это мужчина, за которого я когда-нибудь выйду замуж. Я люблю его, но относительно многих вещей наши взгляды не совпадают. Например, по поводу работы. Или вот по поводу одежды – ему не нравится, как я одеваюсь. А в том, что для меня выбирает он, я чувствую себя неуютно: как лошадь в сбруе. А вот интересно, как лошадь чувствует себя в сбруе?

Опять телефон, на сей раз Моцарт, "Турецкий марш". Люблю классику. Это Олег, надо взять трубку.
– Да, любимый! Всё хорошо. Скоро приду. У меня крыша протекла, и я ждала сантехника. Ой, то есть электрика. Ну, то есть, кто там отвечает за то, чтобы крыша не протекала? Психиатр? Да, смешно. Уволят? Опять? Не расстраивайся, я уже лечу!

Кофе удивительно вкусный. Я пью его маленькими глоточками, и гляжу в окно. Облака. Хороший день.

Спускаюсь по лестнице – не люблю лифты. Соседи думают, что я скачу по ступенькам, потому что берегу фигуру, а я просто лифты не люблю. Они гудят и вибрируют, как... я не успеваю придумать достаточно мерзкого сравнения, потому что выскакиваю на улицу. Здесь хорошо.
Я покупаю себе мороженое и лечу на работу. Мороженое тает на языке, я улыбаюсь. Нет, в самом деле – хороший день!

На работе тихо, пыльно и скучно. Я работаю в библиотеке. Сегодня нас двое, я и Галина Семёновна, вредная дама, звонила жаловаться Олегу, подумать только!

– Вам детектив? А автор кто? Ах, на мой вкус? Молодой человек, если на мой вкус, то возьмите лучше стихи. Гумилёва. Или Ахматову. А детективов я не люблю, знаете ли. Как, возьмёте? Серьёзно? И Гумилёва, и Ахматову? Да, пожалуйста, очень приятно. Нет, занята. Нет, и завтра занята, и вообще, я без пяти минут замужем. Ага, мне тоже очень жаль.

Галина Семёновна фыркает так, что вдоль стеллажей прокатывается эхо. Она, вообще-то, любит со мной работать, потому что ко мне очередь, а она сидит без дела, и что-то читает. Или вяжет. Да ну её.

Какой-то старичок в очках, на вид стопроцентный профессор, попросил старинные английские баллады, а дамочка с грустными глазами взяла Декамерон – может быть, он её развеселит?

– Галина Семёновна, у меня дома крыша протекает – я сегодня пораньше уйду? Ну как же, а в прошлый раз трубу прорвало, да, вы совершенно правы, надо делать ремонт, дом практически в аварийном состоянии!
Уф, и всё-таки, какая она зануда!

На площади – вы представляете! – играют на скрипке. Я застываю рядом, меня обтекает толпа, справа и слева, а я стою и слушаю, слушаю. Так красиво. Хочется танцевать, и плакать, и лететь.

– Да, любимый! Нет, я ещё не дома! Но скоро буду! Крыша? Протекает! Почему я такая радостная? Потому что день хороший, и вообще, не сердись!

Я пытаюсь на ходу запихнуть телефон в сумочку – и на повороте с разлёту налетаю на лохматого парня в клетчатой рубашке. Ой, извините. Нет, это вы извините. И вообще, я вам рубашку испачкала – мороженым. Как неудобно…

На тротуаре между нами сиротливо лежит моя сумочка – открытая, перевёрнутая. Из неё высыпалось почти всё, что там было: кошелёк, ключи от дома, уворованный на время из библиотеки томик стихов, завёрнутый в носовой платок отросток цветка (который надо посадить), горстка цветных камушков с летнего отпуска…

Паренёк переводит глаза с кучи на меня и улыбается. Он веснушчатый и рыжий. И лохматый.
Его зовут Саша, и я тут же переименовываю его в Шурика. Он не возражает. И мы идём пить кофе. С мороженым, раз уж моё всё ушло на его рубашку.
Оказывается, он художник. А я – библиотекарь, тоже ничего, ведь правда?

Моцарт, "Турецкий марш".
– Да, любимый! Уже почти дома! Ты меня ждёшь? Крыша в порядке? Ну, это же просто хорошо! Значит, просохла и не течёт. Вчера был дождь, и она текла, а сегодня дождя нет, и она не течёт.

Шурик вздыхает, и глаза у него становятся грустные. Мне хочется погладить его по лохматым кудрям и сказать что-нибудь ласковое. Но я не знаю, что. Поэтому я просто улыбаюсь, и разрешаю проводить меня домой. В этом ведь ничего плохого нет, ведь правда?

А дома меня ждёт Олег, и он очень недоволен. Мне становится скучно. Я покорно выслушиваю о том, какая я безалаберная, и безответственная, и что скажет его, Олега, мама, если я не образумлюсь. Ну какая разница, что скажет мама, тихо возражаю я – я ж не за маму замуж собираюсь, а за тебя. Вот моя мама бы никогда не стала вмешиваться в мою личную жизнь!
Вообще я совсем не помню своей мамы, но почему-то уверена, что она – не стала бы вмешиваться. Олег долго смотрит на меня грустным и странным взглядом, и начинает прощаться.
Ночевать он остаётся очень редко. Я вздыхаю. Я, его, конечно, люблю, но всё-таки, он зануда. Хоть и не такой, как Галина Семёновна.
Я пытаюсь представить себе семейную жизнь с Олегом, и снова вздыхаю. Рядом с ним упорно вырисовывается Галина Семёновна. Они стоят, взявшись за руки, и выглядят очень гармонично. А я никак не представляюсь, хоть плачь!
Ложусь спать, расстроенная. Вот тебе и хороший день…

С самого утра в мой сон врывается Моцарт. Не открывая глаз, нащупываю телефон.
– Да, любимый? На работу? Уже встаю…

Окончательно я просыпаюсь ближе к полудню. Телефон лежит под кроватью – отключенный. Это я на автомате спросонья, или он просто разрядился? Зато выспалась!

На работе тишина и спокойствие, меня даже не стали ругать за опоздание. Это потому, что сегодня со мной в паре дежурит Маша, а мы с ней можно сказать что подруги. Маша очень милая, и она никак не может понять, что я нашла в Олеге. Мы такие разные.
Я и сама не знаю, что я в нём нашла. Я знаю только, что он.. ну, самый важный и главный для меня человек. И всё тут.

– Привет!
Я поднимаю глаза и вижу рыжую и веснушчатую физиономию, которая к тому же улыбается во весь рот.
И как это вы, сударь, меня нашли? Да очень просто – в этом городе не так много библиотек, а начать сударь решил с ближайшей к площади, на которой мы познакомились. Переименовываю его из Шурика в Шерлока, и он опять не возражает. Он предлагает пойти погулять. Гляжу на Машу – Маша тоже не возражает, ну что за атмосфера повального согласия, с ума можно сойти!

И мы идём гулять. По парку, мимо фонтанов, где можно собирать в ладони брызги и пускать радугу. По мостовой, где нещадно застревают каблуки, и нужно перескакивать с камня на камень. Шурик предлагает мне понести меня на руках, и я смущаюсь. Я вспоминаю о том, что без пяти минут замужем.
Кафе оказывается весьма кстати, и мы долго-долго разговариваем. Я смеюсь так, что у меня ноет живот: он удивительно смешно рассказывает о себе, своей семье (мама, старшая сестра и младший брат), учёбе…
Мне жаль, что я почти ничего не могу о себе рассказать. Я не помню родителей, и детство помню очень плохо. Это потому, что в девятнадцать лет я подхватила тяжёлую форму пневмонии с осложнением на мозг и память. Поэтому мне нельзя много работать, и поэтому меня не увольняют за бесконечные опоздания и прогулы. Но это не значит, что я дурочка, объясняю я, у меня просто плохая память и быстрая утомляемость.
Шурик качает головой: даже и не думай, что ты дурочка, я тыщу лет не встречал такой умной девушки.
– Ты всего-навсего в меня влюбился, – важно говорю я.
– Ага, – кивает он, – Так и есть.
После этого мы немного молчим, и я краснею – это ж надо, такое ляпнуть! Нет, я таки дурочка.
А потом он говорит: а хочешь, я тебя нарисую!
Конечно же, я хочу.

И мы идём на ту самую площадь, и он просит меня присесть на бортик фонтана, и делает наброски. Собирается маленькая толпа, я болтаю ногами, сидя на бортике, и в моей голове крутится "Турецкий марш" Моцарта.
Я же не могу вот так встречаться с кем-то другим? Или я могу? Но ведь…
Голова гудит и кружится. Повышенная утомляемость, да. Мне надо домой.

И мы идём домой, и долго стоим у дверей моей квартирки, а в ушах гудит всё сильнее. Я включаю музыку и весь вечер тихо-тихо лежу с закрытыми глазами. Что-то не так. Это неправильно.
А Олег так и не звонит. Ох, я ж не так и не включила телефон…
Я включаю телефон, и из него вываливается ворох не принятых звонков и потерявшихся сообщений. Мне становится ужасно стыдно, но нет сил звонить и что-то объяснять. И я просто ложусь спать.

Следующий день – суббота. Я с опаской разгребаю звонки, и натыкаюсь среди них на сообщение о том, что у Олега заболела мама, ничего серьёзного, но выходные он проведёт с ней.
Звоню сама – да, любимый! Сел телефон. Да, я безалаберная. И я тоже тебя люблю, прости меня.
Кладу трубку с горящими щеками – и шёпотом даю себе слово больше не встречаться с Шуриком. Ведь Олег…

Весь субботний день я провожу дома. Сижу на балконе, пью кофе. Разгребаю извечный беспорядок в квартире. Несколько раз звоню и говорю, что скучаю. В итоге ложусь спать с чистой совестью и лёгким сердцем.

На сей раз, меня будит звонок в дверь. Пощадите, ведь воскресенье же!!! Не открыв толком глаза, я уже нащупываю замок, но вместо Олега за порогом стоит тот, с кем я дала себе вчера слово больше не встречаться. Я несколько раз хлопаю глазами и не придумываю ничего лучшего, чем впустить гостя – как-то не находится ровно никакого повода прогнать.
А в руках у него свёрток. И он разворачивает этот свёрток, и ставит на стол, прислонив к стене.

Это, действительно, мой портрет. Ничего не скажешь – лицо определённо моё. Я сижу на корточках, а передо мной разбросана горсть вещей – как в тот момент, когда мы впервые встретились, точнее, столкнулись. Вот только вокруг не город, а голая, потрескавшаяся земля – только я и вещи из моей сумочки. И бело-золотые крылья за моей спиной.
– Почему? – спрашиваю я, глядя на рисунок во все глаза. В голове снова гудит.
И, конечно, он отвечает мне со смехом извечно-банально-художниковое "я так вижу". Он так видит, надо же.

В дверь звонят во второй раз.
Я иду открывать. Ни о чём не думая, просто иду открывать. Здравствуй. Знакомьтесь. Это Шурик. Это Олег. Я пойду, сделаю кофе. Я долго-долго делаю кофе, старательно не прислушиваясь к двум голосам в комнате.

Когда я выхожу из кухни, в квартире никого нет, и я этому рада. В гордом одиночестве пью кофе, глядя на свой портрет. С крыльями. Он мне очень нравится.

Чего-то не хватает. Я залезаю в шкаф, на антресоли, под диван. Потом опять в шкаф, и в дальнем углу нахожу перетянутый ремнями кожаный потрескавшийся чемоданчик. Расстегнуть ремни не получается – застёжки проржавели, и я приношу из кухни нож: разрезать.
Так нужно, да.

В чемодане – пакет, завёрнутый в газеты. Аккуратно достаю, встряхиваю. Комната наполняется запахом мёда и корицы. Перья трепещут. Звонок в дверь долетает откуда-то издалека – это уже совершенно неважно.

Интересно, когда он принёс их сюда? Когда уверился, что я забыла – всё забыла, поверила в пневмонию с осложнением на мозг, в слабую память и быструю утомляемость? Сколько времени прошло? Как я могла всерьёз считать, что люблю его?

Я оборачиваюсь и вижу его – бледного, с открытым ртом и больными глазами. Я качаю головой. Всё по правилам. То, что было украдено когда-то, может быть возвращено, и с этого момента я снова свободна.

Балкон. Простор и ветер.

Рыжий, лохматый паренёк далеко внизу, во дворе, смотрит на меня, запрокинув голову, и машет мне рукой.