Заходим от солнца. Семь плюс семь плюс семь, — двадцать одна машина. Всё, что осталось в отряде «Асахи». Под крыльями монопланов, как на ладони, сразу два ударных авианосца неприятеля со своей свитой. Три линкора — выкрашенные в чередующиеся белые и голубые полосы, верхушками айсбергов плывут над безмятежной гладью. Но отсюда, с высоты, тяжело оценить истинные размеры. Двумя клиньями идут эсминцы, они опасней всего. Маневренные, быстроходные, их очень много. Скоро внизу забьют колокола тревоги, и эсминцы сойдут с противолодочных зигзагов, собираясь вокруг авианосцев. Как верные псы, охраняющие хозяев. Скорострельным эрликонам достанется много работы. Но не сейчас — идём от солнца…
За широколобым кожухом двигателя Б5Н «Накадзима» играет радуга. Ровный гул приятно отдаётся во всем теле. Этого мало! Когда я толкну ручку от себя, лопасти надсадно завоют и узкий прямоугольник чужой взлётной палубы прыгнет навстречу, как самая желанная невеста!
Моя госпожа Рэйко! Недолго мы были вместе! Я вспоминал вас часто во снах. Но не вы встанете перед глазами, когда мою душу унесёт священный ветер. Не вы, — вот тот, что слева, прямоугольник…
В шлемофоне — ни звука. Где-то за горизонтом остался последний приют — императорский авианосец «Сасебо» * и тысяча человек, провожавшие нас в полёт. Тысяча человек, две тысячи восторженных, горящих глаз, для которых мы стали уже частью Вечности. Ещё — чашки саке. Они остались на подносах флаг-адъютантов, дожидаться следующего прикосновения губ, сведенных в жесткую линию.
Внизу, у самых ног, лежит меч, на котором выгравирована всего одна фраза.
«Лишь скудный росток на огромном поле».
Адмиральский штурман выдал верное направление, и солнце уже взошло над Окинавой. Зачем переговоры в эфире? Пусть до последнего противник не знает, что мы уже здесь. Мы рядом. Видим его, готовимся к боевому развороту, и боимся только одного — оплошать, не стать частью Божественного ветра! Ведь росток так мал, а поле так огромно…
Вот, первый пикировщик качнул крыльями. Сигнал к снижению! Как я завидую Первому! Его шансы — самые большие. Ему не будут мешать клубы дыма от развороченных палуб, дымовая завеса с эсминцев ещё не укроет две главные цели, и тяжелые зенитки не забьют всё небо разрывами. Лишь тонкие пальцы автоматов — эрликонов, что будут пытаться стереть нас, словно ластиком, с небесной бирюзы.
Моя госпожа, Рэйко! Вам бы увидеть эту всеобъемлющую бирюзу! Как она красиво ложится на крылья, как обволакивает! Вам бы услышать, как зовёт Священный ветер! — Ветер Богов.
На скате крыши, у входа в наше жилище, вы повесили тогда бумажный фонарик. Пусть дорога из дома будет светлой, сказали вы, а я запомнил.
Ваши белые плечи, выскользнув из шелкаодежд, вдруг оказались рядом. А после на наших телах не осталось места даже для рисового зернышка, которое бы отмечало — вот, тут мы не коснулись друг друга. И пошёл дождь. Тихий, шуршащий, всё понимающий… Он не стал подглядывать, не стал мешать, а только баюкал, и вскоре мы заснули. Утром вы сопроводили меня на кладбище, где я поклонился праху предков. И вот тогда, в хрустальных переливах ритуальных колокольчиков, я впервые услышал, как поёт Ветер Богов. И надел форму морского пилота.
Не надо слов, все слова остались позади, — там, где над входом светится бумажный фонарик. Вы не прятали слёз, но это, надеюсь, слёзы радости и дорога была мне светла, как и загадывалось. Ещё вы обещали продлить наш род. Вот, Рэйко, я оставляю в память о себе часы на длинной цепочке. Пусть они подскажут моему сыну (у нас будет сын, я знаю!), что его время пришло. Ведь когда-нибудь оно придёт? Прощайте! Не поддавайтесь слабости Я ведь знаю, что это слёзы радости. Потому что только так должно быть. И ещё я посадил дерево — дикую сливу, пока ещё невзрачный саженец. Не смейте обрезать ветви, даже если они постучат однажды в окно. Вы будете знать — это я стучу. Я — ставший ветром, что колышет ветви. И траву на бесконечном поле…
— Большой дом! Большой дом! Атака с воздуха! — раздаётся в эфире.
Только что звучало танго, и вот, всё изменилось.
Я хорошо знаю язык врага, потому что четыре года учился на континенте в одном из институтов искусств. Живопись, музыка, литература… И мне даже пророчили большое будущее. Но когда грозит беда, каждый росток должен быть готов принять на себя тяжесть шагов, которыми топчут поле. Меня действительно ждёт большое будущее. Огромное. Бесконечное. Вам не понять.
Не мы первые нанесли удар! Враг сделал всё, чтобы молодые фабрики и заводы задохнулись от нехватки чёрной крови Земли. Это так ловко, так по-лисьи, — отрезать соседа от источника и ждать — когда умрёт поросль на его рисовых полянах. Ждать, оставаясь глухим ко всем мольбам. А после указывать пальцем — вот он! Вот зверь!
Но над рисовыми полянами пронесся ветер, такой же, как семь сотен лет назад.
Первый ещё раз качает крыльями и срывается вниз. Последние его слова тонут во всеобщем бедламе эфира.
— Янки-шесть! Янки-семь! Выставить дымовое заграждение! Всей группе Гончих псов — к Ульям!
Ага! Я угадал! Всё-таки псы… Но и они угадали, — мы не станем атаковать линкоры. Слишком мало сил. Хотя, если всё пойдёт хорошо, и первым двум звеньям удастся исполнить свой долг, почему бы нет? Лечу в третьем звене, и если кому-то не повезёт, я должен постараться и за него тоже. А если повезёт…
Авианосцы сейчас уже напоминают не ульи, а растревоженные муравейники: очень уж много черных точек снуёт по палубам. Интервал атаки — полторы минуты. Это долго, но мы должны быть рассредоточены, чтобы у прислуги эрликонов и прочих «мухобоек» закружилась голова. Вдруг Первый меняет план атаки, выкрикивая кодовое слово. Всё правильно. Раз уж противник оказался так беспечен, что прозевал нас с самого начала, можно нанести двойной урон.
Горючего в бензобаках — только на подлётное время. Точка в точку, ведь в авиационных цистернах «Сасебо» оно плескалось на самом донце. Вместо горючего и ещё двух членов экипажа, каждый бомбардировщик несет под брюхом — восьмисоткилограммовые бомбы. Самое время первому звену прошить ими насквозь корпуса авианосцев.
Второе звено уходит влево, имитируя атаку на ближайший линкор. Этого маневра хватит на пару десятков секунд, но всё же — целых двадцать секунд «мухобойки» будут работать по второму звену, упрощая задачу для первого.
Топ-мачтовая атака! Первая семёрка идёт так низко, что вот-вот зацепит крыльями надстройки корабля. Бомбы, вырываясь из зажимов, падают в воду у самой кормы. Но это ещё не всё! Вот, плеснувшись тяжелым рикошетом, бомбы прыгают прямо на взлётную палубу. Из восьми пять. Кому-то не довелось… Всё равно достаточно, чтобы дежурное звено «Хэлкетов» не смогло подняться на перехват.
Облегченные машины резко набирают высоту. Слишком резко. Им вслед бьют эрликоны и два «Накадзима» словно застывают в воздухе блестящими светлыми крестами. Будто превращаясь в символы чужой веры.
Замыкающий нашего звена запел песню. Но это не песня–прощание, нет! Он поёт о славной ярмарке на Окинаве, где парень повстречал красивую девушку и купил у неё все бумажные фонарики. Она сказала — как мило! Поделилась, что на вырученные деньги подберёт своему жениху подарок, и убежала. А парень остался с бумажными фонариками, которые ему не очень-то и нужны, потому что нет у него двора, который можно украсить. Нет двора и нет дома… Моя далёкая Рэйко! Жаль, не я оказался тем парнем из песни! Ведь нам было, куда вывесить столько фонариков! Мы могли их менять каждый день, каждую ночь, которые проводили бы вместе. Снова и снова я видел бы, как падает одежда с ваших плеч!
— Большой дом! Третья группа готовится к атаке!
Всё, госпожа, я прощаюсь в последний раз. Оборачиваюсь, ухватываю взглядом краешек солнечного диска. Может быть, вы тоже сейчас смотрите на него, щурясь, приложив тонкую руку козырьком ко лбу?
А замыкающий начал другую песню. Ему не допеть. Рукоять от себя. Это очень старая и очень длинная песня, я её знаю. Про то, как жена уговаривает мужа-самурая не ходить в поход на соседний остров, но тот отвечает, что его долг — следовать за предводителем клана. Она говорит — там будет много смертей, и одной из них ты можешь приглянуться. А он отвечает, что целью жизни является смерть, так установлено природой, и потому вопрос лишь во времени…
— Янки — восемь! У нас ещё гости! Сбрасывайте глубинные бомбы!
— Ещё звено? Чёрт… Почему — бомбы?
— Это подводные дьяволы!
На корме одного из линкоров вспухает огромный волдырь — из огня, воды и железных лохмотьев. Как же это? Моряки на подводных торпедах «Кайтен» захотели справиться сами? Ещё может оказаться — несогласованность морского командования. А, может быть, как раз наоборот… Ведь авианосный отряд нужно уничтожить любой ценой! Стоит им приблизиться к верфям Танигасива, и….
Жена опять говорит мужу — но ведь ты молод, чтобы умирать! Соседний клан — сильный клан, твоя смерть ничего не изменит. Они придут и заберут. Меня и всех оставшихся…
— Ветер Богов! — кричит Первый, и оставшиеся пять бомбардировщиков его звена пикируют прямо на авианосец. Звучат разрозненные голоса.
— Я уже вижу! Я чувствую!
— Ямато! Ямато!
— Ветер Богов! — снова кричит Первый.
Четыре метеора врезаются в палубу. Пятый бесследно сгинул в океане.
Прямо подо мной — один из кораблей радиолокационного оповещения. Через всю палубу вычерчена огромная стрелка, показывающая куда-то в сторону. И надпись: «Авианосцы — там!»
Нас боятся. Нас не могут понять, но всё равно боятся. И знают — кого именно мы ищем среди скопления кораблей.
…самурай отвечает — моя дорогая! У меня — свой долг, а у тебя — свой! Я дарю тебе этот нож — посмотри, как красивы рубины на его рукоятке! Их цвет…
Корабль РЛО неожиданно выпрыгивает из воды, поднятый какой-то страшной силой. Снова «Кайтены». У морского камикадзе есть только один шанс: торпеда взрывается сразу, как только достигает поверхности. Ни сманеврировать, ни выбрать главную цель, выплывая на разгоне из тёмной глубины.
…цвет крови… Ты можешь сделать так, что скоро мы опять будем вместе.
— А-а-а! Са-а-а! Хи-и-и!
Асахи! Рассвет! Название нашего отряда. Это второе звено. У них тоже нет другого шанса, а повторная атака исключена. Потому что все-все «мухобойки» прикрывают сейчас пространство над следующим авианосцем, и в небе уже — звено перехватчиков. Вот только они делают непростительную ошибку. Не следует атаковать тех, кто душою уже соединился с Вечностью, став частью Ветра Богов. Пусть у души всё ещё живая оболочка тела, над которой — колпак кабины… Семь «Накадзима» проходят сквозь сомкнутые трассы разящего металла, и, объятые пламенем, рушатся на авианосец…
Муж мой! На кого тогда останется наш сын? Вчера он сказал свой первое слово, — хочу! Я поняла — он хочет жить, а что случится с ним без отца и без матери?
Удар второго звена страшен. Три бомбардировщика буквально разрывает на куски ещё в воздухе, их огненные останки становятся красивым салютом для четырёх других, что вместе с бомбами проваливаются сквозь палубу. Туда, ниже, где стоят в плотном строю чужие смертоносные машины: с заправленными баками, но со сложенными пока крыльями. Люди, техника, боезапас, горючее, — ведь противнику не приходится слышать, как втягивают форсунки последние капли со дна цистерн! Сама палуба встаёт горбом и авианосец ложится в крен. Сейчас там ад!
— Большой дом! Мы теряем второй Улей! Боже, как им помочь?
— Атакуем первый авианосец, — голос ведущего нашего звена холоден и бесстрастен.
Я пытаюсь представить выражение его лица, но почему-то вижу лицо Рэйко. Я готов исполнить свой долг. Ну, а её долг — сохранить род! Почему она здесь? Почему — со мной?
…жена моя, если так решат Боги, наш сын не пропадёт.
— Нет! Это не Боги должны решать! Не может быть, чтобы они посмеялись над нами. Не ты и не они страдали долгие дни, вынашивая плод! Разве всё это — напрасно? — что-то я не помню такого в песне, уж не сочиняет ли на ходу наш замыкающий?
— Большой дом! Рядом торпеды!
Но раненому кораблю каким-то чудом удаётся избежать столкновения. Те отчаянные, на «Кайтенах», тоже ведь — для кого-то мужья, для кого-то отцы…
Океан вздрогнул трижды. …Были!
Снова старший звена:
— Заход — на левый борт. Сверху не получится, плотный огонь. Угол атаки — сорок градусов. Всё! Набираем высоту…
— Муж мой! — на плечи ложатся руки.
Я цепенею. Я трижды проверил салон бомбардировщика перед вылетом, чтобы там не оказалось ничего лишнего. Никакого груза. Потому что — точка в точку…
— Муж мой! — снова говорит она, и мне так сладко и тяжело одновременно.
Я боюсь пошевелиться. Потому что это невозможно.
Делаю горку. Нос — кверху, мотор захлёбывается, продолжая упрямо тащить шеститонный бомбардировщик на нужную высоту. Услышать ничего нельзя, только голоса и звуки из шлемофона, но её голос проходит повсюду. Её руки дотянулись ко мне сквозь расстояния, сквозь восход, облака и броневую спинку сиденья, и гладят кожу у основания шеи: чтобы снять усталость.
Муж мой! Боги не могут решать за тебя! Ты говоришь о долге. Но твой долг — помочь мне, потому что враг оказался сильней. Его клан больше. И он придёт за мной…
— Рэйко! Замолчи! Ты не должна так…
— Янки — девять! Янки — десять! Атака с восьми часов! Приготовьтесь, сейчас они будут снижаться!
— Рэйко! Ты стала песней, что поёт замыкающий! Но он не успеет…
— Большой дом! Здесь второй Улей! Мы сохранили плавучесть. Прикройте, и мы дойдём…
— Большие разрушения, Второй?
— Бог за нас, адмирал! Один «Накадзима» застрял между палубой и броневым перекрытием, его бомба почему-то не взорвалась…
— А другие? Я же видел…
— Ещё три уничтожили реммастерские. Вся смена, по счастью, оказалась в другом месте. Полётная палуба разрушена, что есть, то есть, но пожары уже тушат, пострадало всего восемь «птичек» и выбыло четыре десятка из экипажа, может быть, чуть больше. Есть раненные… А как вы?
— Рэйко! Уходи! Мы уже попрощались! Я выпил саке и надел белую повязку…Ты видишь, что за пожелание написано на моей записке? — Прошу вас, Боги, подарите мне милость, чтобы я попал в большой корабль… Я дал клятву!
— Но Боги сделали так, что вначале ты дал жизнь! Её ещё нужно поднять. Ведь поле — такое большое, а росток так мал! Муж мой…
— …муж мой, она говорит, — врывается голос замыкающего, зачем-то он продолжает, торопится, неужели надеется допеть?
— После свидания с морскими дьяволами повреждена корма, вышли из строя сразу три машины, из гребных секций уцелела лишь вспомогательная. Но узлов пять-шесть держать сможем.
— Тогда хорошо. На подходе — главная эскадра, четыре авиакрыла и линейное соединение моего приятеля. Зададим джи-пи жару! А когда десант займёт побережье — выберу сразу несколько этих миниатюрных куколок, говорят — ничего так…
— Начать снижение! Машинам рассредоточиться перед ударом!
— Банзай!
— Янки — девять! Янки — десять! Постам ПВО открыть огонь!
— …а она сказала, что если все души вдруг обретут бессмертие, кто же будет продолжать род?
— О кей, сэр! Сейчас уже не как год назад. Всего тридцать «Накадзима»…
— Тридцать один.
— Одним джи-пи больше, одним меньше — какая разница? Идите к северу, а мы останемся дожидаться главную эскадру — подкинем им наших «птичек». Так что до встречи на склонах Фудзи — как её там? Любят они носиться с этой горушкой — туманы, сакура… То ли дело — Техас!

— Полностью согласен. Так мы с вами земляки? О кей, сбивайте их скорее ко всем чертям! Сбивайте их всех! Долбаните по Фудзияме и всем сакурам! Тем более, скоро их ждёт большой сюрприз. Огромный сюрприз… Нация, не имеющая инстинкта самосохранения, рано или поздно будет уничтожена, это как пить дать!
— Не согласен. У них-то как раз этот инстинкт развит. Только не индивидуальный, так скажем, а коллективный, как у пчёл, — о, извиняюсь, первые два уже в щепки! — как у пчёл или муравьёв каких-нибудь. Жертвовать собой, но сохранять остальное…
— Какой же это инстинкт? Ну, разве — другого порядка, что ли? Чёрт их разберёт, этих джи-пи. И вот ведь… Не отмечено ни одного случая, чтобы кто-то их них свернул с боевого курса.
— Ага! Вот ещё один! Не свернул…
Тройка «хэлкетов», — адских кошек, — успела пристроиться сзади и распотрошила замыкающий «Накадзима».
Теперь это уже не мог быть его голос… Только её!
— Муж мой!
— Рэйко!
В салоне дым. Огненные трассы прошлись по фюзеляжу, будто железной когтистой лапой. Дыры в левом крыле, элероны повреждены близкими разрывами и «Накадзима» начинает рыскать, набирая ещё и осевое вращение: солнце — вода — солнце — вода — солнце… Руки трясутся, но не только из-за усилий выровнять самолёт. А в её глазах — слёзы. Я оборачиваюсь, потому что уже не нужен здесь, бомбардировщик неуправляем, и сам похоже, выбирает курс, гадая: солнце? вода? Но это ложное ощущения. Я нахожусь будто внутри вертящегося волчка, который полого падает. И вижу её слёзы.
— Большой дом! Внимание! Этот последний изменил цель атаки! Валится прямо на вас! Его бомба…
— Муж мой!
— Рэйко!
Я слышу только её. Мне уже всё равно, куда упадёт бомба и куда упаду я. Пусть решают Боги.
— Муж мой! Муж мой! — кричит Рэйко.
— Осторожно! Бегите из командного поста! Он прямо…
…Ведь парашют — такой же ненужный груз, как и воспоминания. Вот только воспоминания я зачем-то взял с собой.
— Рэйко? Где ты, Рэйко?
— Муж мой! Муж мой! Муж мой!
— Большой дом! Не-е-ет!!
— Рэйко!
— Ты мой! Только мой! Ты…
Ветер живёт — разносит семена.
Там, над вершинами, слишком много места
Для всех ветров…