В тот весенний вечер 1938 года все взгляды посетителей ресторана «Метрополь» были прикованы к знаменитому полярному лётчику, что сидел во главе шумной мужской компании.
    - За советскую авиацию! Ура! – предлагался очередной тост.
    - Ура! – поднимались рюмки, фужеры, стаканы.
    Подцепив на вилку кусок осетрины, полярный лётчик Чкалов мутными глазами рассматривал сидящих в зале женщин. «Коровы старые!» - ругался вполголоса. Вечер грозил закончиться мертвецкой мужской пьянкой с разбитой посудой и блевотиной по углам в номере гостиницы. 
    Но тут к чинному свинорылому американцу за соседним столиком присела юная черноокая девица. «Вот оно!» - обрадовался Чкалов.
    - Слушай, Саша, ты по-американски разумеешь, - обратился Чкалов к своему товарищу, - узнай, кто такая?
    Товарищ Саша, отмеченный от прочих смертных скромной формой офицера НКВД, легко поднялся и через минуту сидел между американцем и девицей, и подливал им в фужеры шампанское, и что-то весело рассказывал. Американец суетно и растерянно оглядывался, а дева широко, по-советски улыбалась, показывая окружающим жемчужные зубки, сработанные, между нами говоря, её отцом, известным московским зубным врачом Моисеем Бродским. 
    - Порядок! – вернулся Саша за столик к Чкалову, - девка наша, начинающая журналистка из газеты.
    - Так ты ей скажи, что я готов дать ей интервью о белых медведях на шкуре белого медведя.
    Ха! – рассмеялся товарищ Саша, - всё договорено, через час она поднимется к тебе в номер.
    Лётчик Чкалов отодвинул от себя графин с водкой, внутренне собрался, встал, и под пристальными взглядами посетителей, стараясь не покачиваться, двинулся к выходу. 
    Поднявшись в номер, Чкалов с неудовольствием услышал шум воды в туалетной комнате. Прославленный лётчик заглянул в туалетную комнату и убедился, что протекает кран. Потому он вернулся в коридор, подошёл к дежурной по этажу и попросил вызвать мастера.
Через час в дверь номера раздался негромкий стук.
    - Входите! – зычно позвал Чкалов.
    В дверь просунулась давешняя девица. «А нос-то у неё того, длинноват, да ещё и прыщи припудренные», - с неодобрением отметил слегка протрезвевший лётчик, - «ну да ладно, если что, прикрою её лик подушкой».
    - Раздевайся, гражданочка, зовут-то как?
    - Теодора, - скромно прошептала гражданочка, стаскивая с себя платье, - и Вы мой кумир.
    - Теодора, говоришь? Федора, небось, какая-нибудь, - развеселился Чкалов.
    - Теодора, – уже твёрже повторила девица.
    - Ну, нехай будет Теодора, - согласился Чкалов, наблюдая как дева дрожащими руками скатывает чулки, и тоже стал раздеваться.
    Вскоре девица стояла обнажённой, Чкалов остался в синих сатиновых трусах.
- Что-то ты девка уж больно худющая. Вот вчера у меня была баба, лошадь, а не баба, задница вот такая! – широко развёл руки Чкалов.
«Руки – как крылья! Одно слово – лётчик!» - залюбовалась на Чкалова Фира-Теодора.
    - Водку будешь? – достал из тумбочки бутылку лётчик.
    - Чуть-чуть выпью, - согласилась Фира.
    - Полярники «чуть-чуть» не пьют! – налил до краёв два гранёных стакана Чкалов, - и с полярниками марципановые штучки-дрючки не прокатывают. Пей!
    Девица с трудом выпила стакан, откусила от лежащего на столе яблока, встала на колени и неловко полезла лицом в синие сатиновые трусы.
    Неожиданно зазвонил телефон.
    - Чкалов у аппарата! – сипло выдохнул в трубку лётчик. – Слушаюсь! Через 35 минут буду на месте!
    - Всё, девка, отбой, заходим на посадку, меня срочно вызывают в Наркомат.
    - А что мне делать? Я же такая пьяная. Можно я тебя подожду? – жалобно запросила Фира, ползая на четвереньках вокруг судорожно одевающегося в чёрную кожу Чкалова.
    - Хрен с тобой. Жди! Скоро вернусь.
    У дверей Чкалов остановился и добавил: «В тумбочке ещё водка есть, можешь пить, впрочем, тебе, похоже, хватит».
    Хлопнула дверь и Фира осталась одна. Голова её кружилась, сил никаких подняться не было. И привиделся ей детский парк, куда папа, уважаемый доктор в пенсне и с бородкой клинышком, водил девочку Фиру кататься на каруселях, и ярко светило солнце, и мороженое «пломбир» таяло на деревянной палочке, и детский смех множеством ручейков переливался в голубом небе, и в небе вольной птицей кружил серебристый самолётик. 
    Через пару минут в номер заглянул румяный сантехник Петренко, увидел стоящую на четвереньках посреди комнаты голую девицу, застеснялся и закрыл дверь. «Живут же люди!» - позавидовал Петренко. «Однако же краны-то кто будет делать?» - озаботился сантехник и пошёл за инструкциями к дежурной по этажу.
    - Там, это… жинка голая! Как быть-то?     
Дежурная на заботы новичка сантехника усмехнулась, блеснув кривыми золотыми коронками, сработанными небезызвестным Моисеем Бродским, и посоветовала: «Не обращай внимания, это ж номер полярного и популярного лётчика Чкалова, его самого нет, только что куда-то уехал, так что иди и колупай спокойно свои трубы».
- Как, номер самого Чкалова?! – восхитился Петренко, - да я ему так сделаю ремонт, как никто никогда не делал!
Смело зашёл в номер сантехник Петренко, где ничего не изменилось - голая дева так же стояла на четвереньках посреди комнаты. Бессмысленный её взгляд никак не отреагировал на вошедшего человека. Петренко на цыпочках проскользнул в туалетную комнату.
Ремонт оказался пустяшным и через пять минут сантехнический порядок был восстановлен.
Петренко выглянул в комнату. На этот раз Фира отреагировала на синий комбинезон сантехника, но ей он показался комбинезоном лётчика.
- Я плохая комсомолка, накажи меня, товарищ Чкалов! – закрутила ледащим задом комсомолка Фира. - Накажи меня! Накажи!
«Как её наказать, ремнём? Пинка дать?» - поразился получивший эротическое воспитание на созерцании ядрёных физкультурниц и потому неискушённый во взаимоотношениях полов Петренко. «И зачем наказывать? Зазря, можно сказать, голая баба пропадает! Эх, сейчас бы ещё борща со сметанкой, с галушками, и такого, что б ложка стояла!» - разогнал свои мечты сантехник и достал крепкий свой инструмент. 
     В тёплом и светлом номере элитной гостиницы «Метрополь» сквозь снежную пургу летели двое. Она чувствовала себя серебристой быстрокрылой птицей, он представлял себя прославленным полярным лётчиком Чкаловым.
    - Прибавить оборотов! – кричала серебристая птица.
    - Есть прибавить оборотов! – отзывался лётчик-сантехник и ощутимо прибавлял оборотов.
    Внезапно в номер чёрным сумрачным чёртом влетел настоящий лётчик Чкалов. С лёгкой искрой интереса взглянул на розовый сытый зад Петренко, прошёл к тумбочке, достал оттуда бутылку водки и влил в себя её содержимое. Скинул кожан, засучил рукава рубахи, посмотрел грустными глазами на замершего от страха Петренко и пожаловался: «В перелёт через северный полюс, сволочи, хотят меня отправить. Что делать-то, брат, не знаешь?» Петренко отрицательно замотал головой. «Вижу, брат, что не знаешь, да ты продолжай, ерунда всё это, полечу, а что делать, я же известный герой», - вздохнул Чкалов и полез в тумбочку за следующей бутылкой. Девица Фира-Теодора, оставшись без поступательных движений, в исступлении зацарапала маникюром дореволюционный паркет и возмущённо замяукала, требуя продолжения банкета.     
    И сантехник Петренко продолжил.
    Чкалов хорошенько глотнул из второй бутылки, рванул на груди рубаху, простонал: «Да я жену Сталина хоть сейчас, да идите вы сами все на свой северный грёбанный полюс! Эхма, и зачем я пьяный под мостом летал?» посетовал бравый лётчик и мягко упал на пол.
    Растерянный сантехник Петренко от дикости всего происходящего вошёл в безумный экстаз и опомнился только тогда, когда девица под ним перестала подавать признаки жизни. В ужасе отпихнув от себя девицу, что повалилась тряпичной куклой на разноцветный коврик, он выскочил в коридор гостиницы и с безумно вытаращенными глазами побежал по красной ковровой дорожке мимо бесконечных пронумерованных дверей, мимо блестевшей в полумраке золотыми коронками дежурной, вниз по лестнице, на улицу, и дальше прочь из Москвы в сторону родной Украины. Кривая дорожка из жалости направила ошалевшего Николу Петренко сначала на тихий хутор, подальше от столичного блеска, а там и в Канаду, где и затерялись навсегда его следы. 
    Утром начинающая журналистка Фира Бродская очнулась на коврике посреди незнакомой комнаты и осознала себя голой, замёрзшей, но самое главное - удовлетворённой до восхитительной ломоты по всему телу. Метрах в двух от неё, широко раскинув руки, на спине лежал в разорванной рубахе лётчик Чкалов и оглушительно храпел. «Ах, какой мужчина! Я рожу ему сына!» - подумала счастливая Фира, подползла на стёртых коленках к Чкалову и нежно поцеловала его в небритую щёку. Затем оделась и тихонько по-матросски ушла…
    Прошли годы. Любуясь на пухлястого сына Рому, гиена журналистики Фира Моисеевна с сожалением отметила в нём нерешительность, непомерную жадность и тупость. Жадность, глубоко вздохнув, Фира Моисеевна отнесла на свои гены, но вот нерешительность и тупость ребёнка она объяснить ничем не смогла. Напрасно записала она сына в авиамодельный кружок, напрасно покупала и сама склеивала бесконечные модели самолётов, напрасно уговаривала Рому поступать в лётное училище. Своему отцу, который хотел, что бы внук в таком случае пошёл по медицинской части или на худой конец стал русским писателем, Фира раздражённо объявила: «Папенька, это же сын Чкалова, сын героя! Но я сама не понимаю, почему он не стремится в небо?!»
Пришлось мальчику учиться в непрестижном автодорожном институте. Уныние и слёзы поселились в благополучной еврейской семье. Так комсомолка, коммунистка, а затем и масонка Фира Бродская разочаровалась в кумире своей юности и через златозубую кривую усмешку судьбы наконец-то поняла, что герой Чкалов – это большой мыльный пузырь, хоть при этом (ах!) и интересный мужчина.

P.S. В маленькой и грязной автомастерской на окраине города Хайфы, что на Средиземном море, до сих пор работает Рувим Валерьевич Чкалман, толстый, тихий, одинокий и безобидный пожилой лысый мужчина, бывший москвич, всем удовольствиям на свете предпочитающий почему-то украинскую горилку и копчёное сало. Ещё у Рувима Валерьевича небольшой счётик в банке, несколько акций российского «Газпрома» в тайнике под полом и хороший баритон, и иногда по вечерам из автомастерской можно услышать песню, что так щемит сердца всех репатриантов из Советского Союза: «Первым делом, первым делом – самолёты, ну а девушки, а девушки - потом».