Где-то во мне всегда прятался Бандерас.
Красивый такой двухметровый чувак, который женился на Мелани Гриффит. Она еще работала — не скажешь же «играла» - в рекламе чулок. Ложилась на багажник крутого автомобиля и напяливала на свои ножки колготки цвета песка. Все это на фоне песков границы с Мексикой, где ее тормозил — за голые ноги, что ли? - американский мент. Ну, она и давала ему. В смысле, давала жару. Да так, что воздух дрожал. Немудрено, что Бандерас захотел на ней жениться. Правда, до этого он уже был женат — как это не удивительно, не на Сальме Хаек. Ну, той мексиканке с роскошным задом, которую он трахал в «Отчаянном». Смотрели? То-то и оно. Он, Бандерас, там не просто ходит, а Танцует. Как тигр. Опасный, красивый, гордый. С двумя огромными пушками сто двадцать десятого калибра. Жгучий и красивый. Вот такой я Настоящий и есть.
Хотя снаружи - просто кусок бесцветного говна.
Та же самая проблема с голосом. То есть, он у меня есть. Голос, в смысле. В то же время, его у меня нет. Как бы объяснить. В общем, голос у меня есть в прямом смысле, а вот в переносном его у меня нет. Еще проще? Я могу крикнуть «Занято», но спеть не смогу никогда. Когда я открывал рот на уроках пения, учительница выбегала из класса. С возрастом ничего не изменилось. Это особенно унизительно с учетом того, что в душе я Каррерас. Не поверите, но в голове у меня все время играет музыка. Я то пою арии какие-нибудь — ну, не пою, потому что итальянского не знаю, а просто мычу мотивчик, - то песенки модные. Особенно мне нравится «Безответная любовь» певички Мара, знаете такую?
    Бей меня-я-я-я и кус-а-а-а-й, лезвие-е-е-е-е-м острым ре-е-е-е-жь, только-о-о не ух-а-а-ад-и, на-всегд-д-а-а-а!
Что, не понравилось? Ну, еще бы! Я в такт даже за две строки не попаду! Как говорил мой учитель рисования — да-да, с цветом и размером у меня примерно как с внешностью и слухом, - если бы в Париже хранился анти-метр, то меня бы немедленно выписали во Францию.
    А? - спрашивал его я, отрываясь от своего верблюда.
    Ты знаешь, что в Париже есть музей мер и весов? - спрашивал меня этот высокомерный ублюдок, стройный и красивый, отдаю ему должное.
    Нет, - говорил я, ну еще бы, в третьем-то классе, откуда я мог это знать, мать его.
    Надо же, он не знает, - говорил он и торжествующе улыбался, а девочки хихикали.
    Я не знаю, - говорил я, потупившись.
    Так вот, в Париже ЕСТЬ музей мер и весов, - говорила эта блядь в штанах. - И там хранится образец метра, идеальный метр, это, ребята, кусок платины величиной РОВНО в метр...
    О-о-о-о, - говорили девочки.
    Это, девочки, ОБРАЗЕЦ, - говорил он ласково, хотя в классе были и мальчики еще, кроме девочек.
    Так вот, если бы в Париже хранили анти-образец, то в качестве этого анти-образца в Париж выписали бы нашего друга, - сказал он.
    Какого? - спросил я, и все захохотали.
Учитель дал мне легкий подзатыльник, и вернулся к доске, взяв со стола мой рисунок. Ну, а чего вы хотите. Школа была еще советская, и всей этой хрени про права человека, особенно ребенка, мы еще не слышали. Случалось, учеников били. Чаще всех, конечно, били меня.
    Это что за диван? - спросил учитель меня.
    Это верблюд, - сказал я.
Вместо ответа говнюк продемонстрировал верблюда всему классу, и все снова заржали. Да. Рисую я так же отвратительно, как и пою. И выгляжу. В общем, каhttp://www.biblicalstudies.ru/books.html#Litavк вы уже поняли, я не состоялся ни в чем. Впрочем, я говорил об уроке рисования. До сих пор слышу это мерзкое ржание в классе...
    Это ДИВАН, - сказал учитель.
    Это ВЕРБЛЮД, - сказал я.
    Иди сюда, - сказал он.
Он был явно сильнее. Я пошел вроде бы к нему, и он расслабился,  и я сразу рванул к двери. Поймать он меня уже не смог бы.  Поэтому просто проорал в дверь:
    Тебе конец, урод маленький, слышишь? Конец тебе!
Я знал, что мне здорово достанется. И от него и дома. Но мне было все равно. Я уже бежал из школы домой и, нещадно перевирая, напевал про себя какую-то красивую мелодию, под которую в Советском Союзе показывали прогноз погоды. Ради этой мелодии я специально дожидался программы «Время» и смотрел на бегущие по экрану цифры с плюсами и минусами, с облачками и солнышком, вызывая недоумение отца. Матери с нами не было, она умерла, когда мне исполнилось два года. Так что мы сидели у телевизора вдвоем, и взрослый мужчина с недоумением глядел на пацана, завороженно слушавшего какую-то, как мужчина говорил, трынькающую поебень.
Недавно я узнал, что это «Yesterday».

                                                      ххх

Нельзя сказать, что я воспринял отсутствие каких-либо талантов как данность.
Я боролся.
Два года посещал студию рисунка, и даже ходил с ними в поход. Мы разбивали палатки в садах за городом и странноватая тетка-скульпторша, заведовавшая кружком, читала нам на ночь эвенкийские народные сказки. Это в Белоруссии-то. Выебывалась, я так понимаю. Тем не менее, в походах было интересно: днем мы шли пару километров, а потом зарисовывали виды. Букашек всяких еще, плоды. У меня, конечно, получалось криво. Тогда я купил себе набор инструментов для резки по дереву. Учительница, смеясь, назвала мои скульптуры идолами. Сейчас -то я понимаю, что это можно было воспринимать, как комплимент. На экзамене, после которого из кружка переводили в художественную школу, я провалился.
Это не имело значения, потому что мы снова переезжали.
В четырнадцать я увидел кино «Отчаянный».
В нем прекрасный мужчина двух метров ростом с черными, волнистыми волосами, стрелял в белый свет, как в копеечку, и каждый раз попадал в десятку. Рядом с ним бежала, заглядывая ему в лицо, прекрасная мексиканская женщина Сальма Хаек. С жопой и сиськами. Ну, я и дрочил на нее несколько лет. Это еще что! Со мной в классе учился парень, который дрочил на фотографию девчонки с дельфинами из какой-то дурацкой книжки про ныряльщиков. Он, как и все мы, плохо кончил. Уехал в Турцию и застрелился. Но это случилось совсем недавно.
А тогда нам было лет по четырнадцать, и я понял, что На Самом Деле, я такой — как Бандерас.
А эта внешность, эта оболочка — она не моя.
Я не то, чтобы был уродом, ничего такого. Но и красавцем меня не назовешь. Ничего особенного. Ничего, чтобы бросилось в глаза. Никакой тебе тигриной грации, никакх талантов...
Вернее, их полно, понимал я, просто мир о них не знает.
К шестнадцати я забил на попытки показать миру, какой красавец находится у меня внутри, и постарался ограничить свои контакты с этим самым миром.
Поэтому после окончания школы пошел в медицинское училище, и к восемнадцати годам устроился в морг. Покойники меня не пугали, я с детства знал, что неприятностей можно ждать только от живых. Мертвецы были молчаливыми, желтоватыми, вовсе не похожими на людей куклами. Я занимался тем, что мыл их из шлангов перед вскрытием, и мыл цементные столы после вскрытия же. Нам, - мне и другим санитарам, - приплачивали родственники покойных, происходило это все в 90-хх, во время бандитских разборок, безработицы и стресса, так что отбоя от трупов не было, и жили мы припеваюче. Отец  выбор мой воспринял спокойно, тем более, что ему было не до меня — врачи нашли у него какую-то ужасно неприятную болезнь сердца. И уже спустя год он лежал передо мной на цементном лежаке. Что мне оставалось делать?
Я его помыл.

                                                                xхх

Так прошло десять лет.
С Дашей я познакомился к тому времени, когда потерял всякую надежду познакомиться с девушкой.
Это было тем более удивительно, что Даша была младше меня на десять лет, была девушкой и мы познакомились.
Я в романы между людьми с разницей в возрасте не верил. Довольно самонадеянно с моей стороны, ведь романов у меня никогда и не было толком. Женщины иногда были. А романа, настоящего, нет. Поэтому я очень удивился, когда симпатичная молодая девчонка, сопровождавшая кучку рыдающих жирных старух — умер какой-то «новый молдаван», и нам предстояло его Подготовить, - подошла ко мне, чтобы познакомиться. Она так и сказала:
    А давайте познакомимся?
    Ну, давайте, - буркнул я, пряча руки в карманы халата.
    Скажите, а это правда, что вы обмывали семерых мертвых пидарасов? - спросила она, расширив глаза.
    Ну, да, - нехотя сказал я, потому что не любил об этом разговаривать. 
История про «Семерых Мертвых Пидарасов» прогремела в нашем городе в 96-м году. Пресса ее так и называла, ну, или сокращенно, «СМП». Их, этих ребят — ну, семерых мертвых — нашли в краеведческом музее города.  Все они были голыми, с распоротыми животами, и в каждом из них был бивень мамонта. Причем не в животе...
Полиция, расследовав инцидент, пришла в ужас.
Оказалось, что эти семеро — которых ушлая пресса и окрестила «Семью Мертвыми Пидарасами», - создали нечто вроде преступной группировки. Причем, как английские аристократы в 19 веке, исключительно ради забавы. Эти молодые  люди, чья сексуальная ориентация вызвала бы  в то время массу вопросов — и которую они скрывали — занимались тем, что... жали руки всем авторитетным людям города. Звучит смешно, но на языке блатных это значит «законтачить». И уголовник, которому жали руку эти пидарасы, сам становился пидарасом! Когда бандиты выяснили, сколько человек здоровались с этой «семеркой», то пришли в ужас, собрались на «заседание» и приняли решение «приколистов» уничтожить, и все забыть. Так и сделали.
А семеро молодых пидарсов приняли мученическую смерть в краеведческом музее Кишинева...
Обмывали тела насчастных мы, и только после того, как сходняк принял решение, что в резиновых перчатках — не контачишься.
Поверьте, в Кишиневе 90-хх это было очень важно.
Я вздохнул и сказал:
    Да, но это было давно и я об этом не рассказываю.
    Здорово! - сказала Даша.
Я посмотрел на нее внимательно. Выглядела она не по годам развитой. В мини-юбке, топике... на вид ей было все восемнадцать. А на деле, шестнадцать. Я подумал, чего ей нужно. В сказки я давно уже не верил. А то, что такая сочная девушка хочет познакомиться с непримечательным санитаром морга, и было сказкой. Она улыбнулась и я снова не поверил. 
    Так ты зарабатываешь тем, что моешь жмуриков? - спросила Даша.
    Ну, да — сказал я.
    Даша! - позвала Дашу одна из старых жирных родственниц.
    Кстати, меня зовут Даша, - сказала она.
    Очень приятно, - сказал я.
    А тебя как зовут? - спросила она. 
    Тот, кто моет жмуриков, - сказал я.
    Какие мы колючие, - сказала она.
    Даша! - сказала, рыдая, одна из старух.
    Скажи ей, пусть не убивается, - сказал я. - Помоем и почистим вашего покойничка, как надо.
    Да ладно, - сказала она, - дядя все равно был говнюк, и бил тетю.
    А ты-то что здесь делаешь? - спросил я.
    Привезла тетю горевать, - похвасталась она, - у меня же права есть!
    Ладно, - сказал я, - что-то еще?
    А можно я приду к тебе вечером? - спросила она.
    Зачем? - спросил я.
    Да так, - сказала она. - Пообщаемся?
    Тупая малолетка, которая играет в отчаянного человека, - сказал я. 
Она глянула на меня внимательно:
    Так вот как ты себя идентифицируешь?                 
                       
                                                                ххх

Даша пришла вечером, и оказалась довольно умной малолеткой.
Мне, по крайней мере, с ней было интересно. Пока я чистил одного клиента, споласкивая его мощной струей из-под шланга, она расспрашивала меня о работе. Я видел, что ей правда интересно.
    А почему вода холодная? - спрашивала она.
    Потому что, если их мыть горячей водой, тело станет разлагаться куда быстрее, и к похоронам покойник будет выглядеть как торт, полежавший на солнцепеке, - отвечал я.
    А у них правда растут волосы и ногти потом? - спрашивала она.
    Нет, - отвечал я.
    А вы вырываете золотые зубы у мертвецов?
    Нет, родственники же увидят, - соврал я.
    А вы разговариваете с покойниками?
    Только если собеседник интересный... 
    А вы правда трахаете покойниц, если вам привозят молодую и красивую?
    Нет, - соврал я еще раз.
    А вы...
    Помолчи, - попросил я.
    А у тебя есть девушка? - спрашивала она.
    Нет,  - сказал я правду.
    Ладно, - сказала она. - Тогда я буду твоей девушкой.
    Ладно, - сказал я. - Тогда у меня есть девушка.
Потом отложил шланг, подошел к ней, взял за подбородок, даже не сняв перчатку, и спросил:
    Ну, а теперь объясни почему?
В смысле? - спросила она.
    Я старше тебя лет на десять, я некрасивый, я мою жмуриков, - сказал я.
    Я беден, - соврал я, потому что ничего не тратил, а все откладывал, и денег бы хватило лет на десять скромной жизни где-нибудь в Чехии.
    Я не отмечен талантами, - сказал я.
    Меня даже не хватило на то, чтобы спиться, - сказал я, - или стать каким-ниубдь сетевым задротом, из тех, что наводят ужас на посетителей какого-нибудь форума в интернете, а в жизни болеют церебральным параличом, - сказал я.
    Я даже церебральным параличом не заболел, - сказал я.
    У меня нет голоса, я бездарен, а когда я попробовал сочинить песню, - вспомнил я, - то рифма у меня получилось даже хуже чем «на грудь — не забудь».
    Поэтому я устроился работать туда, где все такие же покойники, как я, - сказал я, - жмурики, никакие...
    И вот, в морг приходит аппетитная сочная девка лет восемнадцати... - сказал я.
    Шестнадцати, - сказала она.
    Тем более, - сказал я, - шестнадцати. Да к тому же, из богатой семьи. С машиной своей.
    Да, у меня «Гольф», - сказала она.
    И заявляет, что будет моей девушкой, - сказал я.
    Да, я буду твоей девушкой, - сказала она.
    Почему? - спросил я.
    Меня интересует все, связанное со смертью, - сказала она.
    Ты сатанистка? - спросил я. - какая-нибудь эмо сраная? Тебе нужено чтобы я тебе дал сердце покойника? Волосы утопленника? 
    Нет, - сказала она. - Я типа христианка, Пасху вот недавно отмечали, яйца красила...
    Мы будем трахаться? - спросил я.
    Ну, конечно, - сказала она.
    Я ведь твоя девушка, - напомнила она.
    Отлично, - сказал я, - сейчас домою жмурика, и поедем ко мне.
    Нет, - сказала она.
    Позже? - спросил я.
    Здесь, - сказала она.
    Блядь, в морге, что ли? - спросил я.
    Ага, - сказала она.
    Так вот в чем дело... - сказал я. 
    Бери, пока дают, - сказала она.
    Не думаю, что мы тут найдем укромный уголо... - не договорил я.
    На лежанке, где ты ИХ моешь, - сказала она.
    В смысле? - спросил я. 
Она подошла к цементной лежанке, и начала раздеваться.

                                                ххх

Со временем я привык.
К тому же, она потом разрешала бросить на цемент какой-нибудь матрас. Я просто старался не смотреть вправо — на другой лежак — и все было тип-топ.  Мы трахались в холодильной камере морга остаток весны, и все лето. Она пришла туда после моря, загоревшая, и пришла ко мне осенью, в школьной форме, с бантами и гольфами. Сняла с себя все, кроме ленты «Выпускной класс».
Мы трахались в морге всю осень. Трахались в нем даже зимой.
Нас никто не тревожил: у нас мало кто соглашался на дополнительную работу, так что вечерами я распоряжался помещением.
Мы трахались всегда и только на лежанке, где в другую смену разделывали трупы, - так что я, когда приходил на дежурство, первым делом старался тщательно ее вымыть. Горячей, конечно, водой.
Следующей весной мы тоже трахались. Я понемножку привык и размяк. Решил было, что мир устроен чуть лучше, чем на самом деле. Это, конечно, оказалось не так.   
    О чем ты мечтал в детстве? - спросила как-то Даша.
    О том, что  стану мега-звездой, - признался я, - великим оперным певцом, или актером знаменитым и приеду в Кишинев после грандиозного выступления в какой-нибудь «Ла Скалле», или с «Оскаром»...
    Дальше, - сказала она.
    Выйду из аэропорта, а за ним, ну, где поле, стоит сцена и стул. Я подойду к стулу, сяду на него, а на сцену выйдет Спиваков со своим оркестором, и сыграет для меня, - сказал я.
    И? - спросила она.
    Ну или Мадонна.
    И?
    Ну, или Элтон Джон.
    И?
    Ну, а потом я встану и пойду домой... 
    И как ты намерен этого добиться? - спросила она.
    Никак, - сказал я.
    Экий ты никчемный ненужный человек, - сказала она.
    Зачем ты со мной трахаешься? - спросил я.
    Меня возбуждает все это, - сказала она и обвела взглядом морг, в углу которого валялся свеженький парень с огнестралом в боку, я его сбросил прямо на пол, - так пикантно, необычно...
    А я? - спросил я.
    Ну, член у тебя ничего, - сказала она.
    Ну, а вообще? - спросил я.
    В смысле? - спросила она.
    Ну, ты меня любишь? - спросил я.
    Что? - спросила она.
А потом начала смеяться. Она смеялась, пока я садился, пока одевался, тоже смеялась. Хихикала, глядя на меня, а я думал, стоит ли мне задушить ее шлангом. Потом подумал, что это получится какой-то перебор. Какая-то «чернуха». А у нас — жизнь... 
Так что я ее просто выгнал.

                                                  ххх

На следующий день она позвонила и извинилась.
Сказала, что не хотела меня обидеть. Но что с моей стороны было наивно полагать, будто бы она намерена связывать со мной свое будущее. Что у меня нет толковой работы, нет интересов, способностей. Что всему свое время. Что она уже должна подумать о высшем образовании, и новой жизни. Что это было увлекательное приключение. Что об этом году у нее останутся самые лучшие воспоминания. Что мне не стоит обижаться. Что всякие «каррерасы» - она так и сказала — которые во мне прячутся, не видны никому, кроме меня.  Что мы можем поддерживать дружеские отношения. 
Но все это было  уже неважно.
Ведь на следующий день я уволился.
Продал квартиру.  Снял со счета все свои деньги. Прикинул, на что хватит. Позвонил в Москву. В пресс-службе очень удивились. Но кризис, он как голод, а голод не тетка, а деньги не пахнут. Даже жмуриками. Тем более, что денег было много. Ведь родственники не всегда вспоминают о пломбах на задних зубах. И уже через две недели в поле за кишиневским аэропортом стояли стул и сцена. На сцене пела группа. Ну, эти, которые постоянно поют про колдунов. «Принцы и нищие»?.. Нет, кажется, «Король и шут». Нет, на большее не хватило.
    Привет, Кишинев, - недоуменно сказали они, едва вышли на сцену.
Недоуменно, потому что в поле перед ними никого, кроме меня, не было. Но это тоже не имело значения. Я посмотрел на продюсера. Продюсер посмотрел на них. Они запели  и заиграли.
Я, по условиям контракта, мог подпевать во весь голос.
Что и делал, сидя на стуле.
Прямо в поле. Один.
В стильном  сюртуке и с сигарой.
Красивый, как Бандерас.