"Д а, что ж ты мне снишься-то?..." - он курил натощак, опустив босые ступни на уже горячие от оголтелого солнца половицы застекленной веранды. Лег в пять, проснулся в десять и сразу за сигарету: «Что ж ты мне снишься-то?.. Да еще в этом розовом платье с выпускного… Да еще в компании со своим мужем…»
Вода в рукомойнике тоже успела нагреться до противного, потного, липкого… С отвращением выплюнул зубную пасту: «Ну и что, что вы сейчас разводитесь… Вы и в прошлом году разводились… И в следующем будете разводиться… Пока не разведетесь в канун золотой свадьбы…»

Он опять курил, найдя тень за сараем, где земля еще хранила ночную прохладу. Чашка холодного чая, оставленная с вечера в холодильнике, остудила тяжелую голову: «Ничего не будет… Ничего не будет… Ни-че-го…» Как, собственно, ничего и не было, кроме внезапного прозрения на выпускном балу, где она танцевала с прошлогодним выпускником, уже год считавшимся ее возлюбленным и почти женихом… Кроме трех разговоров и бессмысленной ночи в канун ее свадьбы, когда она его целовала и плакала: «Ты хороший… Хороший… Хороший… Но мне нужен он… Понимаешь? Мне нужен он…» Понимаю. Как не понять. Тебе нужен он. Я не нужен. Все очень просто. Мне это еще Макаревич объяснил. Только не объяснил, зачем…
Поковырявшись в омлете, оставленном матерью, распахнул все окна и недоверчиво присел за стол, обложенный справочниками. «Ага. Счас, так прямо и буду писать Диплом… Прямо с красной строки и до вечера… Ага…» - курил, глядя на трясогузку, что моталась челноком к скворечнику. Стопки томов придавили столешницу…

Он потом так и жил, словно по учебнику. Вставал, ехал в ВУЗ, сидел в библиотеке, возвращался, вставал, ехал в ВУЗ… Параграф за параграфом… С переменой на пиво и воскресный футбол с еще школьной компанией… Она, счастливая, жила с мужем… А потом и с двумя детьми…
В обед, выдавив из себя три абзаца, ушел на пруд. Лежал под сосной и вспоминал тот единственный паралитический раз, когда нарушив все свои правила, вломился к ней ночью пьяный, узнав, что муж в командировке. Как мгновенно протрезвел, увидев ее глаза. Как заревел ее младший. Как… Не мог потом вспоминать этот случай, закрываясь от мучительного спазма стыда любой повседневщиной, первой попавшейся мыслью… А теперь вот мог.

Мать ушла на сутки. Вечерний дом придавил своей пустотой. Включил ящик. И ушел курить в сад. К старой яблоне, посаженной еще дедом и скамейке, сделанной его же руками. Почти ежевечернее дежа вю… Далекий звук электрички, пробившийся сквозь лесополосу – лучшее, что может быть в это предзакатное время… Утренний сон все еще не остыл… Всегда удивляло, как оказывается мало надо, чтобы попасть в это знакомое до оскомины состояние… Нет. Наоборот. Как, оказывается много надо, чтобы очнуться от него…

На днях она позвонила. Попросила помочь с переездом, она все-таки решилась. Потом перезвонила и сказала, что не надо, все изменилось… Был спокоен. Да, да, как пульс покойника… Задолбал уже этот Маяковский… Настрочил цитат на все безответное, невостребованное, своего вставить негде…
Сумерки осторожно крались по саду, скрадывая расстояния, углы, перспективу, медленно волоча шлейф из шорохов и ночных звуков…
Неожиданно скрипнула калитка. Не удивился. Потом сделал вид, что не удивился… По дорожке шла сокурсница Аня со спортивной сумкой на плече. Высокая, статная, с тугим хвостом волос медового цвета.
Суетнулся было, потом встал как вкопанный:
- Ты… как здесь?
- Хороший прием. Ты же сказал, приезжай, помогу тебе с темой…
Ну да, ну да… Просто ни на что не надеялся. Почти формально. Нравилась, конечно… Да и как могла не нравиться? Нравилась всем. Как бы за компанию… На всякий случай… Но никакой надежды ни на ее взаимность, ни на свои смутные чувства…
- Проходи…
- Я на пару дней, у своих отпросилась. Ты не против?
- Нет… Чай будешь?
- Угу. Духота в электричке.

Когда искал заварку, испугался предстоящих двух дней: «Выдержу дистанцию? Не замельтешу? А чего терять-то, Господи, с другой стороны…»
- Ань, вода в баке теплая, хочешь душ принять?
- Потом. Перед сном.
Когда сели пить чай, к стеклам веранды уже приникла тьма. Завел свою волынку сверчок… Опять неожиданно заскрипел гравий дорожки. «Соседа что ли несет?» - успел подумать он. Но вошла Она… Встревоженная, глаза судорожно блестят и даже в чем-то розовом, как из сна…
- Саша, мне… Нужно говорить… Нам нужно…
Только тут заметила другую. Осеклась. Время застыло без метафор. Обе смотрели друг дружке в глаза. Не отрываясь. Не отводя взгляда. Первой прервала паузу Аня:
- Спасибо за чай. Во сколько последняя электричка? Впрочем, не важно, если что поймаю тачку. Не провожай.
Подхватила не распакованную сумку и вышла, держа спину прямо.

Она долго стояла, опустив глаза.
- В другой раз. Не сегодня…
И вышла следом.

Ноги приросли к полу. Все это время он держал навесу чашку. Медленно поставил. И остался сидеть. Смотрел на свои мысли взглядом постороннего. Осязал свои чувства отрешенно:
- Не было ни фуя, да сразу два туза… И опять ни фуя… Что это было?.. Дурак. Дурак. Дурак…
Потом словно внутренний каркас обвалился. Вскочил на ватных ногах. Дошел до двери. Постоял. Вернулся. Допил чай. Закурил уже под яблоней…

Она приехала утром к нему домой. Открыла мать.
- Здравствуйте, Татьяна Ивановна.
- Здравствуй, Томочка.
Прошло пять лет, как он повесился через месяц после выпускного школьного вечера. На кладбище, где собрался весь класс, она тогда не пришла по понятной причине. Смогла только сегодня.
Они выпили домашней наливки. Только сейчас она смогла выговорить все, что ноющим грузом лежало на ее душе все эти годы.
- Да, что ты, милая… Я тебя никогда не винила… Никого не винила… Даже его… Как ты живешь-то?
- Развелась…
- Ох, ты девонька… Что ж с двумя-то делать будешь?
- Ничего, как-нибудь. Так лучше. Вы знаете… Мне вчера сон приснился… Будто Сашка живой. Будто поступил в ВУЗ и уже заканчивает диплом. Сидит, курит на вашей скамеечке… И я вдруг к нему приехала… А у него… У него… Другая… Красивая. Умная. Добрая. Не такая, как я… Проснулась вся в слезах… Ей, Бо… Ей, Богу…
Слезы, наконец, полились легко и светло.
- Вы простите меня…

Он сидел, улыбаясь, на своей скамейке в саду…