«Пам-пам пам-пам пам-пам-пам», - пропиликал, подаренный пару лет назад сослуживцами, экектронный будильник первые такты из «Пещеры горного короля». – «Пам па-па-папарам папапарам-парарам...». Каждое утро Симмонс давал себе слово перепрограммировать чёртову машинку на другую мелодию или вообще: выбросить её. Но как-то каждый раз к вечеру забывал о своём желании, да и, если честно, просыпаться под весьма затёртую, но не самую плохую мелодию Грига ничуть не хуже, чем под любую из тридцати других, заложенных в память будильника. И привык он уже.


На мгновение в голове мелькнула безнадёжная мечта, что сегодня утро субботы, а следовательно, можно послать проклятую китайскую штамповку подальше и поспать ещё часика полтора. Но суровая правда в лице беспощадных воспоминаний напомнила о себе. Нет, всё-таки, ещё пятница. Оно, конечно, лучше, чем тот-же понедельник, к примеру, но хуже, чем суббота. Следовательно гражданский долг неумолимо повелевает просыпаться, брести, спотыкаясь, в ванную и приводить себя в порядок. Одно хорошо, что приводить там особо и нечего. За последние десять лет заботы о причёске ушли туда же, куда уходят первые школьные двойки и поцелуи, т.е. в Великую Страну Личных Воспоминаний, но Симмонс никогда этим особо не тяготился. Усов же и бороды он никогда не носил, хотя мелькала иногда мысль, что некоторая поросль на безвольном скошенном подбородке могла бы придать ему вид несколько более мужественный и даже демонический, но, в очередной раз взвесив все за и против наличия бороды, он неизменно возвращался к оправдавшей себя идее ежевечерного бритья. Поэтому, весь утренний туалет Симмонса, как правило, сводился к душу и чистке зубов. Ну и осторожному поглаживанию расчёсской ещё сохранившейся светло-русой поросли на висках и затылке.


Когда Симмонс, уже облачённый в свой обычный серый, слегка мешковатый, но очень удобный деловой костюм, повязывая галстук спустился на кухню, большая часть его семьи уже была там. Лиза, что-то нервно помешивая в кастрюльке, как обычно курила в приоткрытое окно. В этом Лиза всегда оставалась верна себе. Твёрдо уверенная, что курение – это плохо, она тем не менее всегда курила дома, не смущаясь присутствием всех остальных членов семьи. Но всегда: на кухне и всегда в окно. Вообще, всё что касалось Лизы, было «всегда»: она всегда твёрдо знала чего хочет она, и чего хочет Симмонс, она всегда лучше понимала что будет лучшим для Симмонса и детей, и она всегда поступала в соответствии со своей точкой зрения. Она всегда встречала утро в махровом халате, одном из полутора дюжин у неё имевшихся, всегда в бигудях и всегда с сигаретой в зубах и что-то помешивая в кастрюльке. Что было тем более удивительно, что, в основном, в доме ели еду из полуфабрикатов, приготовленную в микроволновке и то, что лиза помешивала на плите, всегда оставалось загадкой для всех домашних. Симмонс подозревал, что бигуди, но он скорее бы отрезал себе язык, чем высказал бы это предположение вслух.


Говорить «Доброе утро» в их семье было как-то не принято. Вместо этого Лиза ткнула окурком выкуренной сигареты в пепельницу и тут же прикурила новую. Потом, даже не оборачиваясь, ирекла:




-Симмонс, - она всегда называла его так, даже в редкие мгновения интимной близости, которые, чем дальше, тем больше становолись всё более редкими и всё более мгновениями, - тебе необходимо поговорить с сыном.


Это тоже была её манера: говорить о присутствующих членах семьи в третьем лице.


Симмонс-младший сидел уткнувшись лицом в тарелку с хлопьями и производил впечатление замёрзшего воробышка. Он, вообще, был похож на воробья – маленький даже для своих десяти лет, какой-то вечно нахохлившийся, взъерошенный со светлыми волосами и большими прозрачными глазами за стёклами очков в толстой оправе. При всём этом, Симмонс-младший был очень подвижным, жизнерадостным ребёнком, с потрясающим, для его лет, чувством юмора и небывало высоким айкью. Ну, если честно, «небывало высоким» для той школы, в которой он учился.

 
-Что случилось, сын? – спросил Симмонс, присаживаясь за стол и раскрывая газету.
Младший проглотил комок в горле, а может это была просто порция хлопьев – не поймёшь – и, виновато потупившись, пробормотал:


-Я не могу перестать думать о Джейке....


«Чёрт, - выругался про себя Симмонс. Любые грубые слова он произносил только про себя, и «чёрт» было одним из наигрубейших из имеющихся в его арсенале. – Хорошенькое начало дня...».


Джейк был щенком дворняжки, которого Симмонс подобрал в год рождения Младшего. Помесь ретривера и какого-то терьера, он отличался небывало весёлым характером, дружелюбием и абсолютной преданностью Симмонсу-младшему, которого помнил ещё таким же щенком, каким был сам, и всячески оберегал от любых опасностей. Джейк не просто считался членом семьи – он был им. До прошлого четверга, когда почтовый фургон размазал его мозги по асфальту прямо перед порогом дома Симмонсов. Что понадобилось всегда такому осторожному псу на дороге, навсегда осталось для всех секретом. И старшего и младшего Симмонса тогда не было дома (один на работе, другой в школе), а у Лизы хватило ума не оставлять окровавленный труп в доме. Однако, объяснения с сыном не стали от этого легче. По-началу, Симмонс хотел рассказать Младшему общепринятую сказочку о ферме, куда отправляют всех пожилых псов и т.п., но столкнувшись с не по-детски понимающим взглядом Младшего, не смог ему соврать. Это Лиза поддержала. Не поддержала она того, что потом, когда Младший уже прекратил всхлипывать, они весь вечер вдвоём просидели на пороге, оба со слезами в глазах. «Хватает мне и одного слизняка в семье, - заявила она тогда. – Младший, ну-ка бегом в свою комнату и спать: школу завтра никто не отменял». Состоявшийся тогда вечером разговор не доставил Симмонсу никакого удовольствия. «Ты тряпка и слюнтяй, - равномерно выговаривала Лиза, выпуская дым из ноздрей в окно, - и сына хочешь сделать таким же. Ты ведь этого хочешь, да? Слава Богу, что у вас есть я, а то на вас все бы верхом ездили от молочников до дворников, как ездят на тебе на работе». Симмонс не спорил, он давно понял, что единственный способ сохранить душевное здоровье с в общении с Лизой, это политика молчаливого поддакивания.


-Понимаешь, сын, - он попытался потрепать младшего по волосам, но тот отдёрнулся и Симмонс не стал настаивать, - понимаешь, сын, мы все любили Джейка, ты знаешь. И мама, и Кора и я. Как любим его и теперь. Но ты ведь большой уже, ты должен понимать, - слова давались с трудом. Как объяснить десятилетнему сыну, что гибель любимого пса – далеко не самое страшное, что может случиться в жизни? Как это вообще можно объяснить, не нанеся ему ещё большей травмы? – Что случилось, то случилось. И в этом нет ничьей вины, такое иногда случается – мы теряем тех, кого любим...


Тут, как всегда Лиза взяла разговор в свои руки. Она всегда знала, что нужно сказать в любой ситуации:


-Ты только представь, Младший, что на месте Джейка оказался бы твой папа или Кора, - Лиза в принципе не могла представить, что что-то может случиться с НЕЙ, - неужели это было бы лучше? Так что....


Симмонс попытался выключить слух и не вникать в происходящее. Неужели она действительно не понимает, что говорит? Или она-то как раз понимает, а он со своей мягкотелостью и нерешительностью действительно упускает какие-то факты? А, пусть всё идёт, как идёт. Он добросал в род овсянку и попытался пробраться ближе к двери.


-Конечно-конечно, он уже уходит, - когда Лиза хотела, её голос пробивал любую внутреннюю защиту Симмонса, - само-собой, кто же мужчина в доме? Само-собой – мать. Это она должна объяснять сыну, что такое хорошо, а что такое плохо. Это она должна объяснять, почему смерть собаки – не самое страшное в жизни. Это она должна, когда придёт время рассказывать сыну о пчёлках и пестиках. Она, да? А отец – это так: одно название. И наплевать отцу, что дочь его потаскуха, шатается неизвестно где до самого утра, а потом дрыхнет до полудня. А сын его растёт таким же рохлей и слизняком, как и его папаша, которому нет дела ни до чего, кроме его работы, на которой он не поймёшь чем занимается. И на жену наплевать, и на весь мир. Как легко – спрятаться в своей раковине и не высовываться из неё! И как трудно принимать решения. Но тебе-то откуда это знать... На всё один ответ, «Я, мол, подписываю счета, так что изволь со мной считаться»... А как я могу считаться с ничтожеством, которое...

.
Симмонс всё же ухитрился выскользнуть из дома, заползти в свою старую серо-синюю «лумину» и покатить на работу. Ничего, к концу дня Лиза уже забудет обо всём, что сгоряча наговорила, а завтра: суббота, традиционная рыбалка и спокойствие. Как ни странно, Лиза ничего против рыбалки не имела. Может у неё были какие-то свои дела по субботам, а может непрерывное созерцание мужа в течение всего уикэнда было слишком верьёзным испытанием для них обоих. Симмонс никогда всерьёз причинами попустительства к этой своей единственной слабости от своей жены, никогда не отличающейся широтой взглядов по отношению ни к кому, не задумывался. Есть что-то хорошее: надо пользоваться, хуже когда этого нет.


Нет, если день не задался с самого начала, так тому и быть. Купленный в придорожной забегаловке кофе цвета мёртвого эфиопа пролился на брюки любимого костюма, доставив пару довольно неприятных моментов. Но по сравнению с только что пережитой стычкой с Лизой, всё это были пустяки. В конце концов, не в этом же костюме ему сегодня работать, другое дело, что кофейные пятна по живучестью сравнимы только с кошками и так же неохотно уступают облюбованное место. Но хорошая стирка всегда помогает и с этим.


Охранники на воротах Главного Офиса как всегда встретили его с почтением. Ну, может не то, что бы с почтением, но уж то, что с уважением – это точно. Давным давно прошли те времена, когда Симмонс испытывал некоторую неуверенность приходя на работу.Теперь массивные, производящие впечатление цельнометаллических, ворота Главного Офисса пробуждали в нём только положительные эмоции. Если счастье, это когда дома хочется на работу, а с работы домой, то Симмонс был наполовину счастливым человеком. Т.е. домой ему не то, что б особо не хотелось, но на работе он всегда чувствовал себя именно как дома. И то сказать, в узкой и весьма специфицеской области, где работал Симмонс специалистов его уровня никогда не было много. Нет, любителей всегда хватало и хватает, но они так же отличались уровнем подготовки и профессионализмом, как отличаются киношные хакеры от реальных специалистов по безопасности из серьёзных фирм. И Симмонс это знал, как знало его начальство и его подчинённые.


В раздевалке, он как всегда столкнулся с Джерри, своим ассистентом. Джерри, огромный чернокожий откуда-то с юга, несмотря на звероподобную внешность и подчёркнутую диковатость, был лучшим из помощников Симмонса за последние двадцать лет. Сочетая огромную физическую силу и быстроту реакции, сравнимую только с быстротой гадюки в период скрещивания, он обладал так же такими неоценимыми качествами, как интуитивное понимание принципа работы любого механизма и полным отсутствием воображения. Джерри никогда не стал бы великим изобретателем, хотя хотя всё механическое и имеющее склонность к движению слушалось его как бога, но в своей теперешней роли он был незаменим. Он был идеальным помощником, именно таким, какой нужен настоящему мастеру: понимающим всё с полуслова, готовым выполнить любые распоряжения не задумываясь, но и не теряющимся при возникновении неожиданных проблем. Уж что-что, а проблеммы решать Джерри умел, в этом Симмонс имел возможность не раз убедится.


-Как дела, чиф? – жизнерадостно оскалился Джерри, натягивая серую униформу и пцепляя на пояс спецоборудование.


Симмонс лишь пожал плечами в ответ.


-Ага, - всё правильно понял Джерри. – Опять вас ваша доставала. Вот ведь...


При всей своей звероватости, Джерри разбирался в людях, опять-таки неоценимое качество в человеке его профессии.


-А знаете, что, чиф, - неожиданно предложил он. – Вот уже почти три года смотрю на вас и не пойму, что вы мучаетесь-то так? Вот моя, к примеру, вторая, так она зарезать меня даже пыталась – и чего? Я себе потом и третью и четвёртую нашёл. Нельзя же так, чиф, - Джерри незаметно для себя и для Симмонса переступил грань в общении, которую они поставили в своё время. – Ну, хотите: сегодня ж пятница, выберемся куда-нибудь после работы – выпьем, девочек подцепим. Хотите, а, чиф? – Джерри уже сам напугался собственного смелого предложения, но отступать было поздно. – Ведь вот смотрю же я на вас – золотой вы человек. Но то-ли жалко мне вас, то-ли я просто настолько тупой, что понять вас не могу? Ведь вы – специалист с мировым именем, а на вас кто только не ездит. И боссы наши, и сотрудники, и жена ваша, извиняюсь конечно.


Симмонс только грустно улыбнулся:


-Спасибо, Джерри, только по барам я как-то не того... Знаешь, не очень. Но, если хочешь, поехали со мной завтра на рыбалку? Я тебе такие места покажу – клёв бешенный.


Лицо джерри в первые секунды ничего не выразило.


-Это, значит, вы чиф мне места покажете, да? Да что вы вообще о местных рыбных местах знаете? Вот я вам места покажу – это да! – жутковатая морда Джерри расцвела в гримасе долженствующей означать улыбку.


-Значит, договорились? Часиков в пять утра у тебя буду.


-Легко, чиф, - осклабился Джерри затёгивая последнюю пряжку.


«А ведь он и вправду - хороший парень», - подумал Симмонс, - «Может мне его начать в приемники к себе готовить? Хотя, кто знает. Ладно, завтра на рыбалке присмотрюсь к нему попристальней».


К униформе Симмонс всегда подходил очень серьёзно, как и ко всему, что касалось работы. Но, как, собственно, и всегда, всё было в порядке. Вообще – на работе у Симмонса всегда всё было в порядке. И это знали все. Так же, как и о его высочайшем профессиональном уровне. Пару лет назад, во время коммандировки в Англию, он, конечно, не удостоился аудиенции у королевы или премьер-министра, всё-таки, не тот уровень, но министр отрасли долго жал ему руку и попросил провести несколько семинаров. Симмонс согласился – семинары в такой традиционалистской стране просто не могли не задеть его честолюбия. Он бы провёл их вообще бесплатно, но ему хорошо заплатили.


--Как Тётка? - так на своём профессиональном языке и он и Джерри именовали машину, поинтересовался он.


По лицу Джерри проскользнула некоторая озабоченность.


-Хорошо, что вы спросили, чиф, а то у меня из головы совсем вылетело, - виновато потупился он. – Вчера полностью четвёртый блок заменил, когда вы ушли. И пусковой трос.... Ну нет, он работает пока, но ещё два-три запуска и менять нужно тоже. Да вы и сами заметили уже наверно.


-Быстро за мной, - скомандовал Симмонс, уже на ходу поправляя ремень и оддёргивая униформу.


С пусковым тросом, как он и думал, оказалось гораздо сложнее, чем предпологал Джерри. С четвёртым блоком он угадал – молодец, конечно, но Симмонс и сам знал, что четвёртый блок уже пора менять со дня на день, а вот про пусковой трос он как-то проглядел, что при его уровне квалификации совершенно непростительно. Но ещё пара часов есть, т.е. дело вполне поправимое.


За следующий час стены облицованного серым, стилизованным под мрамор кафелем, Кабинета, где размещалась Тётка, услышали много разных нешороших слов, среди которых слово «чёрт» встречалось не реже разных остальных, произнесённых с южным акцентом. Но через полтора час всё было законченно. Пусковой трос, вполне способный и, скорее всего, доставивший бы много неприятностей всем участникам запуска был заменён новеньким маллизированным, но уже вполне подходящим для работы. У Симмонса и Джерри осталось даже время привести себя в порядок.


Сегодня работали с Рамиресом. Внимательно изучив его дело, Симмонс пришёл к выводу, что опасаться неожиданностей не приходится, но Джерри как всегда оказался на высоте. Когда, заметный только специалистам, красный огонёк под потолком загорелся, сообщая, что собравшиеся за зеркальным окном наблюдатели готовы и время запуска пришло, Джерри ловким движением накинул на шею Рамирса – контрабандиста, обвинённого в восьми доказанных убийствах – прочную пеньковую (традиция) петлю и слегка крутанул его вокруг своей оси, а Симмонс нажал кнопку рубльника, открывающую люк в помосте под ногами осуждённого. Дилетант жал бы в любом случае, но Симмонс выждал две секунды, подгадав именно тот момент, когда тело приговорённого займёт именно то положение, при котором все законы физики и математики заставят его шею сломаться с наибольшей быстротой и эффективностью. Ноги Рамиреса дёрнулись всего один раз, а смотревший на секундомер Симмонс довольно улыбнулся: всего три секунды - не идеал, конечно, но близко к нему....


Нет, всё-таки, свою работу он любил гораздо больше своей жены.