Ну и смурная погодка. Наверху тучи, будто серой ватой обложили горло больного. Под ногами снежно-водяная каша. Ненавижу февраль.
Ну вот, наконец, и дом.
Он шагнул в подъезд. Черт, опять лифт не работает!.. После дежурства тащись теперь на свой девятый. Каждую неделю ломается. И никаких тебе объявлений типа: извините, граждане, с лифтом случилось то-то и то-то, починим такого-то числа, целуем, ваш жэк. Ненавижу наш жэк. У кого бы купить пистолет и буквально одну обойму? И с мастерами поговорить по душам. Эх... Когда-то, чтобы сберечь нервы и деньги, он научился сам менять прокладки в кранах. Розетки и выключатели. Снимать и вешать люстры. Теперь в лифтмеханики идти, что ли?
А что. Бросить к чертям эту кошмарную работу. Когда лица пациентов сливаются в одно. И день за днем приходит одно и то же ненавистное существо с одними и теми же вопросами. И паразитирует на тебе. На твоей готовности помочь.
Ненавижу свою работу.
Когда-то он яростно мечтал всех спасти. Наивно и безнадежно романтично верил, что человечество нуждается в его способностях. Ага, конечно. Разбежалось оно. Уже лет пять после интернатуры вкалываешь с утра до вечера. А человечество что-то не меняется.
– Дядь Шура, здрасти, – пропищало под ногами.
Он присмотрелся. На площадке восьмого этажа в тусклом свете лампочки еле виднелась девочка лет семи. Она сидела на цементном полу, прислонившись к истерзанной двери без замка.
– Здравствуй, Аня, – вздохнул он. – Что, снова мамка выгнала?
Маленькое, какое-то мышиное личико Ани искривилось.
– Снова, – сказала она, готовясь заплакать.
Давно он не сталкивался с этой семейкой. Мать Наталья – алкоголичка. Запойная. Каждые три-четыре месяца что-то устраивает: то пожар местного значения, то потоп. Мужа нет, естественно – так, алкаши приходящие. Дочь регулярно выгоняет...
– Ладно, – вздохнул он устало. – Поднимайся, пошли внутрь. Поговорю с мамкой.
Он протянул Ане руку, взял грязноватую маленькую ладошку. Она с трудом поднялась, покачнулась, ухватилась за его куртку.
– Что такое? – спросил он, глядя на ее разъезжающиеся ноги.
Аня отвернула мордочку. Он взял ее за плечи.
– Да ничего, дядь Шур. Мамка вдарила ногой по попе...
– Что?! Когда?
– А-а... Давно. Ноги болят. И ходить почти не могу. Она теперь в магазин соседку просит...
Это было принято в их семейке – безумные драки и столь же безумные примирения. Все членовредительства быстро забывались. Травмы заживали мгновенно, в доме никогда не было аптечки с лекарствами, не затесалось даже элементарного йода или зеленки с бинтом, чему Шура поразился еще в прошлые вынужденно-врачебные посещения соседей. Но делать из ребенка калеку... Ну что же это, а? Что за гадство такое!..
Он решительно дернул на себя хлипкую дверь. Изувечу поганую сволочь... Он уже успел позабыть убогую комнатенку и поморщился. Хотя в начале своей докторской карьеры на скорой помощи ему пришлось повидать всякое. Обои цвета давленых клопов, железная кровать. Повсюду громоздятся кучи старых тряпок, вместо стола и стульев грязные ящики из-под бананов. Стены пропитаны смесью запаха давно не мытых тел, дешевых сигарет, перегара и застарелой еды на тарелках. Культурные слои, первобытные люди...
– О, – высоким резким голосом проблеяла Наталья, внезапно увидев Аню и соседа. – Твою мать! У нас компания, нах! Эт классно! Будем! – ик! – гулять! Зашибись! Ну? Чего стоишь? – обратилась она к Шуре.
Она сидела на куче рванья в несвежей линялой футболке и джинсах. Одутловатое испитое лицо ее с жирными грязно-рыжими волосами ничем не напоминало женское. Пьянчужка как-то боком, слегка скрючившись, переползла на ящик, закурила чинарик, выковыряв его из объедков на немытой тарелке.
Шура повел себя неожиданно. Он улыбнулся и громко, даже весело воскликнул:
– Ну конечно, будем гулять, если хочешь!
– Вот это свой человек, блин! – просияла Наталья и вскочила. – Так что, в магазин, нах? Или с собой принес?
– Да какая разница, – в тон ей приговаривал Шура, приближаясь и беря соседку за плечи, – что с собой, что в магазин, лишь бы человек был хороший и компания веселая!
Он болтал ерунду, что придется, лишь бы в той же тональности и в том же ритме, ища глаза Натальи и никак не попадая взглядом в заплывший взгляд. Полная разруха у нас в этом сереньком веществе. Нейроны и рады бы нести информацию, а куда? Деградация. Ну давай, какая же ты неподатливая... Темная, несчастная, погубленная душа. Какая разница, отчего ты погублена? Знала бы ты, сколько таких же попадает в эту ловушку – в серую жизнь добавляется наркотик, кажущийся легким, и грань перейдена. Женский алкоголизм страшнее мужского, у женщины неприкосновенный мозговой генофонд уничтожается в первую очередь. И тогда катастрофа. Но Наталью она настигнет еще раньше. Панкреа взбунтовалась, то-то ее так крючит...
Есть! Он поймал волну, и через секунду алкоголичка уже оседала в его руках. Он посадил ее на какой-то качнувшийся ящик, привалил к стене. Провел ладонями над грудиной. Да, вот здесь очаг, где поджелудка... Интересно, сколько ей осталось... Бедная девочка!
Он оглянулся. Аня сидела в углу, уставив на него испуганную мордочку.
– Не бойся. Она теперь поспит, и ей будет легче, – сказал он. «Только вот надолго ли?»
– Вы ей животик полечили, да? – прошептала Аня. – У нее животик болит...
– Пошли ко мне.
Он подхватил на руки невесомого худого ребенка и через минуту зашел с ней в свою квартиру. Включил телевизор, усадил в кресло. В ванной долго отмывал лицо и руки... Вернулся, сел рядом на диван. По телевизору шел рекламный ролик очередного водочного бренда. Поджарый голый мужик заливал спиртным свою спину. Шрамы от отрезанных крыльев дезинфицирует, догадался Шура. Падший ангел. Ерунда какая.
– А ну, дай ноги пощупаю, – сказал он. – Да не бойся!..
Аня смотрела на него с восхищением и ужасом.
– Я не боюсь... Вы меня полечите, как маму?
Догадливое дитя. Надо попробовать... Функциональных нарушений никаких, нервы работают, кости и связки целы. Только в подсознании зафиксировалась травма, впечатался страх. И с тех пор оно, трусливое подсознание, боится ноги нагружать. Поврежденное уже давно зажило, а страх не пускает. Бывает.
– Да, Анюта. Это просто. Смотри мне в глаза. Ты сейчас заснешь, я с тобой поговорю, а потом ты проснешься бодрой и посвежевшей. И ноги болеть не будут.
К концу этой фразы глазки Ани остекленели, веки опустились, нижняя челюсть расслабленно отвисла, стал виден щербатый рот. Ты смотри, как быстро поплыла!.. Ну конечно, вероготовность большая, она же видела, что он делал с Натальей...
– Тебе тепло и уютно, волны покоя качают тело. В голове легкий приятный туман, ты четко слышишь мой голос, ловишь каждое слово, веришь каждому слову...
Голос Шуры и даже тембр его гипнотически убаюкивал. А он ровно и размеренно продолжал:
– Ты можешь двигаться и двигаешься легко и свободно. Играешь и носишься, как жеребенок, как котенок, как щеночек. Можешь повсюду лазить, как обезьянка. Ты чувствуешь при этом легкость и радость, любопытство и веселье. Ты смело ходишь, бегаешь и прыгаешь в хорошем настроении. Веришь в свои силы. Ты знаешь, что всё в порядке, и будет в полном порядке. Твоя спина давно зажила, она крепкая и сильная. Ноги твои несут тебя сами, куда тебе захочется и нужно попасть, а ты любишь их и радуешься своей с ними дружбе... Теперь на счет три ты спокойно, неторопливо проснешься. Раз... два... три.
Аня открыла глаза, оглянулась, зашевелилась.
– Ну? – нетерпеливо спросил он.
Девочка сперва осторожно, потом смелее прошлась. Подбежала к окну. Подпрыгнула.
– Не болит, – ясным голосом сказала она. – Ура!
Он улыбнулся.
– Вот и хорошо. А теперь мыть руки. Есть хочешь?
Аня захлопала в ладоши.
– Хочу-хочу-хочу! А можно не мыть руки?
– Нельзя, нехочуха.
– Ну пожа-а-а-алуйста, – привычно заныла девочка.
Шура на секунду задумался. Так...
– Тогда устроим аукцион-распродажу. Продаются грязные ладошки!
– Вот эти? – мгновенно включилась Аня. – Мои?
– Да. А они действительно грязные? Или так, чуть-чуть?
– Обижаете! Они такие грязные, что грязнее просто не бывает! А кто купит?
– Я. Предлагаю кусочек мыла. А ты торгуйся.
– Мало!
– И мочалку впридачу.
– Мало!
– Эх! Была не была! Предлагаю свой помазок для бритья!
– Ура! Согласна. Продаю.
– Погоди. А зачем мне, собственно, эти ладошки? Что я за них ухватился? Может, они ничего делать не умеют. И я их зря покупаю.
Аня запнулась.
– Я умею рисовать... Еще посуду могу помыть...
– Хорошо, – серьезно сказал Шура. – А умываться ладошки умеют? Никогда не поверю, что эти грязные-прегрязные ладошки умеют умываться. Если б они и вправду умели, я бы им подарил и помазок, и самое лучшее душистое мыло «Зеленое яблочко». Специально для ладошек.
– А вот я пойду и помою... Сама, – надулась Аня и отправилась в ванную комнату.
Ффух... Он сел в кресло. Устал с непривычки. Как давно это было... Жена, ребенок. Сборы по утрам в детсад. Веселая возня. Укладывание спать со сказками. Придумывание «звездного неба», когда фонариком светишь на потолок сквозь дуршлаг. Хрупкое счастье. И потом... Отпустил их отдыхать в Крым. Автокатастрофа под Пирятиным. Никто не выжил...

***
боль
***
шок
***
Вдох, выдох. Забыть. Спрятать поглубже.

Он открыл глаза. Аня стояла перед ним, смотрела серьезно.
– Дядь Шура...
– Что?
– Вы ангел?
– Какой такой ангел?
Она провела ладонью по его плечам.
– У вас там нету, как у этого дяди? Таких шрамов. Он себе крылья отрезал...
Он засмеялся.
– Не смотри больше по телевизору рекламу, Анечка. Давай поужинаем.
Они возились на кухне, весело выкладывали что-то из холодильника, весело бросали что-то на сковороду. Она останется одна, думал он. Скоро. И что? В детдом. Как всех. Или как эти, которые работают в метро, стоят с протянутой рукой, искусно клянчат. И потом деньги отдают хозяину-рабовладельцу.
Снова спасать? Никто не хочет быть спасенным. Как его пациенты. Приходить и мучить вопросами – да, самому напрячься – нет. Доктор, помогите мне воспользоваться вашими советами...
– Вот что, Анюта, – сказал он, прожевывая мясо. – Завтра мы с тобой и твоей мамой поедем ко мне в клинику. Положим ее, попробуем полечить. А ты у меня пока поживешь.
Аня опять смотрела на него с ужасом и восхищением. Ангел, только без крыльев, думала она.
А он думал: если не поедет Наталья, загипнотизирую к чертям собачьим. И силком потащу. Может, не все еще потеряно.
Я не хочу, чтобы погибала эта девочка.
Именно вот эта. По именя Аня.
Да, спасти всех нельзя. Все – это много и это никто. Вон их сколько, всяких общественных организаций, политических партий. Все кричат о лучшей жизни для всех. Так всегда было. Но ничего не меняется.
Потому что тот, кто хочет спасти всех, никого не спасет.
И сам не спасется.
Нет.
Можно спасти только того, кто рядом. Сосредоточиться на том, кто попал в твое поле зрения.
Если бы каждый так поступал, может, гадости в нашем мире было б поменьше.
И тогда, возможно, в конце концов кто-то окажется рядом с тобой.
И спасет тебя тоже.

(с) dinoza_yats