Старики
Хорошие родители учат детей уважать старость. Они говорят своим детям, что старость - своего рода авторитет. Они говорят, что стариков надо слушать. У них за плечами жизнь. У них опыт. Они многое повидали и через многое прошли. Они работали, они воспитывали детей, закладывали новые ячейки общества. Их есть за что уважать.
И хорошие правильные дети уважают старость по умолчанию, уважают, не задумываясь, за что. И даже становясь взрослыми, продолжают это делать.
Потому что так надо.
Но мало кто задумывается, какой там за плечами опыт и какая жизнь.
* * * * *
Я хожу иногда в магазин возле дома, за сигаретами, йогуртами и всякой мелочью. Под магазином лавочка. Бывает, сижу, курю.
В соседнем доме дед живёт. Вот мы с ним на этой-то лавочке и пересекаемся иногда. Дед старый, лет под семьдесят пять, не слишком опрятен, не слишком здоров, словом, дед как дед. У деда, в его одинокой старости, видимо, накопилось очень много нерассказанных слов, и я, видя его, идущего к лавочке, уже знаю: придется послушать. Сбежать получается далеко не всегда.
Дед любит пускаться в долгие пространные рассуждения. О том, что молодежь сейчас такая - никакого уважения к старикам вообще, и к нему, к отцу, в частности.
Вот взять хотя бы его собственных детей. Он вырастил двоих, а они - ни опоры ни защиты.
Деда бросили дети. Сын заезжал в марте, на час, дочери вообще не до него, даже не звонит, хотя бы просто узнать, как жизнь. Жена умерла лет пять назад. Одинокому деду слишком тяжело жить.
Я сочувствовала деду и печально кивала головой. Ровно до тех пор, пока не узнала его получше.
Дед страшно гулял с самой молодости. Дед до сих пор гордится этим. И, кстати, где-то там, в той же молодости, у дела осталась первая жена с ребенком. Они затерялись на просторах бывшего Союза, и вряд ли ему хоть раз было интересно, как они живут.
Потом появилась вторая. Она родила ему ещё двоих. И кто б слышал, с какой гордостью дед сам рассказывал мне, как его в семье уважали. Ну, это же всё просто: боятся - значит, уважают.
Дед не считает нужным скрывать подробности своей жизни, и однажды с какой-то странной гордостью рассказывал, как с двух ударов отправил жену в больницу: ребра сломал. Рассказывал, что в доме было его правило: за провинности лишать домашних еды. Дед был в доме хозяином-тираном, только он решал, кому есть, а кому спать, и спать ли на кровати, или за провинность - под кроватью. И его слово - было закон. Иначе...
Но даже сейчас, в свои семьдесят пять, он не улавливает связи между той своей жизнью и совсем уж одинокой старостью.
* * * * *
Недалеко живёт полубезумная старуха. В тёплые дни её можно видеть бродящей по району то с холщовой торбочкой, то с пластиковым стаканчиком в руках. В стаканчик сердобольные прохожие ссыпают мелочь: кто сколько может. Старуху жалко. Старуха собирает на еду.
Однажды старуха пристала ко мне на улице. Она совала мне измятую бумажку с криво накорябанными цифрами, и просила мой мобильный телефон. Старуха хотела слышать дочь. Я набрала номер и дала ей трубку.
Говорили они недолго. Слишком ясно было слышно: дочь была раздражена.
Я думала потом полночи. Я ненавидела эту дочь, я не понимала, как так можно.
А спустя несколько дней разговорилась с Бабдашей. Жизнь такая неожиданная, да.
Бабдаша знает старуху лет тридцать как. Они когда-то работали вместе. Даже были немного дружны.
И помнит ещё Бабдаша старухину историю. У старухи была дочь - тихая, забитая мамой девушка. Из-за малейшей провинности мать колотила её до синяков, и искренне гордилась своим воспитанием. Ровно до тех пор, пока семнадцатилетняя дочурка не принесла в подоле от командировочного молодца.
И старуха отправила её к полуподпольной абортажнице. Потом еще лет пятнадцать дочь, живя с матерью, пыталась устроить собственную жизнь. Надо ли говорить, что мужчины в той семье не приживались? Дочь ходила с синяками лет до тридцати, и нашла в себе силы сбежать от властной матери, когда стало ну совсем невмоготу.
Сейчас дочери что-то около сорока пяти. Детей у неё нет и никогда не будет. Последствия аборта даром не прошли.
Как нет и мужа. Видеть мать она категорически не хочет.
* * * * *
Сколько ж живет по стране таких одиноких стариков? Грязных, немытых, голодных и больных? Проживших жизнь и злых на жизнь.
Старики эти толкутся по утрам в трамваях, гоняют детей во дворах, иногда пытаются учить нас жизни и требуют уважения к собственной старости.
Только за что их уважать - не уточняется. За возраст? А разве возраст - это не всего лишь биологический параметр, а что-то такое, что требует уважения по умолчанию?
За мудрость? А они мудры?
За то, то прожили жизнь, как умели? Ну так все мы её проживём.
Разве это правильно - уважать старость по умолчанию? Разве это уважение человек не должен жизнью заслужить?
Никто не знает, скольким десяткам женщин разбил сердце тот хромой дедушка у перехода, скольких бросил детей.
Никто не знает, что ту бабушку с протянутой рукой у магазина, бросили родные, потому что у неё, у бабушки, был настолько склочный характер, что даже близкие не смогли с ней жить.
А тот старичок, что теперь на лавочке стыдит обнимающихся подростков, кто он на самом деле? Кем он был? А не он ли совратил в пьяном угаре собственную дочь и не он ли выгнал из дома сына, когда тот совершил свою первую взрослую ошибку?
Мы никогда не узнаем, какую жизнь они прожили. Хорошими ли были или плохими, добрыми или злыми, трудягами или лентяями.
Они больше прожили. Они, наверное, лучше знают, как правильно?..
А знают ли они? А лучше ли?
Кем они были и какой опыт у них за плечами? Да и зачем нам их опыт, если опыт всё равно, как ни крути, но у каждого свой?
Какой, в самом деле, опыт, может передать старичок в маразме, когда садится рядом с тобой на детской площадке; что может рассказать дедушка-лектор о новейшей истории, когда он сам уже исторический экспонат?
Они могут судить нас за короткие юбки и курение, они могут стыдить за обнимашки в общественных местах и неприлично дорогие машины. Но имеют ли право?
Да, они стары и часто беспомощны. И мы, наверное, должны им помогать, по мере сил. Мы должны поднимать эти тяжелые тележки в час пик, переходить дорогу с бабушкой в руке, мы должны уступать место в метро - просто потому что им самим тяжело.
Это уже вопрос нашей личной морали. Нашего человеколюбия, нашей сопричастности.
Но стоит ли уважать стариков по умолчанию? Только за то, что все эти разные люди - уже старики?
* * * * *
Мужчина и женщина, глубоко за восемьдесят. Они еле плелись друг за другом. Он и она с небольшими пакетами из "Пятерочки", и я уверена, что могу представить, что в этих пакетах. Но дело не в этом. А в том, что они шли. Вдвоем, из магазина, и несли себе еду. Добытчики. Выживающие. И с одной стороны их стало невыносимо жалко, что вот - такие слабые старики, как им тяжело в нашем трудном мире сейчас, с такими пенсиями, без сил.
А с другой - они прожили свою жизнь. Уже прожили. Они когда-то были молодыми и сильными. И что-то у них в этой жизни было. Но мне никогда не знать - где и кем они работали, и как распорядились своей молодостью.
Но она у них совершенно точно была. Уже была.
________
©prostitutka-ket
И хорошие правильные дети уважают старость по умолчанию, уважают, не задумываясь, за что. И даже становясь взрослыми, продолжают это делать.
Потому что так надо.
Но мало кто задумывается, какой там за плечами опыт и какая жизнь.
* * * * *
Я хожу иногда в магазин возле дома, за сигаретами, йогуртами и всякой мелочью. Под магазином лавочка. Бывает, сижу, курю.
В соседнем доме дед живёт. Вот мы с ним на этой-то лавочке и пересекаемся иногда. Дед старый, лет под семьдесят пять, не слишком опрятен, не слишком здоров, словом, дед как дед. У деда, в его одинокой старости, видимо, накопилось очень много нерассказанных слов, и я, видя его, идущего к лавочке, уже знаю: придется послушать. Сбежать получается далеко не всегда.
Дед любит пускаться в долгие пространные рассуждения. О том, что молодежь сейчас такая - никакого уважения к старикам вообще, и к нему, к отцу, в частности.
Вот взять хотя бы его собственных детей. Он вырастил двоих, а они - ни опоры ни защиты.
Деда бросили дети. Сын заезжал в марте, на час, дочери вообще не до него, даже не звонит, хотя бы просто узнать, как жизнь. Жена умерла лет пять назад. Одинокому деду слишком тяжело жить.
Я сочувствовала деду и печально кивала головой. Ровно до тех пор, пока не узнала его получше.
Дед страшно гулял с самой молодости. Дед до сих пор гордится этим. И, кстати, где-то там, в той же молодости, у дела осталась первая жена с ребенком. Они затерялись на просторах бывшего Союза, и вряд ли ему хоть раз было интересно, как они живут.
Потом появилась вторая. Она родила ему ещё двоих. И кто б слышал, с какой гордостью дед сам рассказывал мне, как его в семье уважали. Ну, это же всё просто: боятся - значит, уважают.
Дед не считает нужным скрывать подробности своей жизни, и однажды с какой-то странной гордостью рассказывал, как с двух ударов отправил жену в больницу: ребра сломал. Рассказывал, что в доме было его правило: за провинности лишать домашних еды. Дед был в доме хозяином-тираном, только он решал, кому есть, а кому спать, и спать ли на кровати, или за провинность - под кроватью. И его слово - было закон. Иначе...
Но даже сейчас, в свои семьдесят пять, он не улавливает связи между той своей жизнью и совсем уж одинокой старостью.
* * * * *
Недалеко живёт полубезумная старуха. В тёплые дни её можно видеть бродящей по району то с холщовой торбочкой, то с пластиковым стаканчиком в руках. В стаканчик сердобольные прохожие ссыпают мелочь: кто сколько может. Старуху жалко. Старуха собирает на еду.
Однажды старуха пристала ко мне на улице. Она совала мне измятую бумажку с криво накорябанными цифрами, и просила мой мобильный телефон. Старуха хотела слышать дочь. Я набрала номер и дала ей трубку.
Говорили они недолго. Слишком ясно было слышно: дочь была раздражена.
Я думала потом полночи. Я ненавидела эту дочь, я не понимала, как так можно.
А спустя несколько дней разговорилась с Бабдашей. Жизнь такая неожиданная, да.
Бабдаша знает старуху лет тридцать как. Они когда-то работали вместе. Даже были немного дружны.
И помнит ещё Бабдаша старухину историю. У старухи была дочь - тихая, забитая мамой девушка. Из-за малейшей провинности мать колотила её до синяков, и искренне гордилась своим воспитанием. Ровно до тех пор, пока семнадцатилетняя дочурка не принесла в подоле от командировочного молодца.
И старуха отправила её к полуподпольной абортажнице. Потом еще лет пятнадцать дочь, живя с матерью, пыталась устроить собственную жизнь. Надо ли говорить, что мужчины в той семье не приживались? Дочь ходила с синяками лет до тридцати, и нашла в себе силы сбежать от властной матери, когда стало ну совсем невмоготу.
Сейчас дочери что-то около сорока пяти. Детей у неё нет и никогда не будет. Последствия аборта даром не прошли.
Как нет и мужа. Видеть мать она категорически не хочет.
* * * * *
Сколько ж живет по стране таких одиноких стариков? Грязных, немытых, голодных и больных? Проживших жизнь и злых на жизнь.
Старики эти толкутся по утрам в трамваях, гоняют детей во дворах, иногда пытаются учить нас жизни и требуют уважения к собственной старости.
Только за что их уважать - не уточняется. За возраст? А разве возраст - это не всего лишь биологический параметр, а что-то такое, что требует уважения по умолчанию?
За мудрость? А они мудры?
За то, то прожили жизнь, как умели? Ну так все мы её проживём.
Разве это правильно - уважать старость по умолчанию? Разве это уважение человек не должен жизнью заслужить?
Никто не знает, скольким десяткам женщин разбил сердце тот хромой дедушка у перехода, скольких бросил детей.
Никто не знает, что ту бабушку с протянутой рукой у магазина, бросили родные, потому что у неё, у бабушки, был настолько склочный характер, что даже близкие не смогли с ней жить.
А тот старичок, что теперь на лавочке стыдит обнимающихся подростков, кто он на самом деле? Кем он был? А не он ли совратил в пьяном угаре собственную дочь и не он ли выгнал из дома сына, когда тот совершил свою первую взрослую ошибку?
Мы никогда не узнаем, какую жизнь они прожили. Хорошими ли были или плохими, добрыми или злыми, трудягами или лентяями.
Они больше прожили. Они, наверное, лучше знают, как правильно?..
А знают ли они? А лучше ли?
Кем они были и какой опыт у них за плечами? Да и зачем нам их опыт, если опыт всё равно, как ни крути, но у каждого свой?
Какой, в самом деле, опыт, может передать старичок в маразме, когда садится рядом с тобой на детской площадке; что может рассказать дедушка-лектор о новейшей истории, когда он сам уже исторический экспонат?
Они могут судить нас за короткие юбки и курение, они могут стыдить за обнимашки в общественных местах и неприлично дорогие машины. Но имеют ли право?
Да, они стары и часто беспомощны. И мы, наверное, должны им помогать, по мере сил. Мы должны поднимать эти тяжелые тележки в час пик, переходить дорогу с бабушкой в руке, мы должны уступать место в метро - просто потому что им самим тяжело.
Это уже вопрос нашей личной морали. Нашего человеколюбия, нашей сопричастности.
Но стоит ли уважать стариков по умолчанию? Только за то, что все эти разные люди - уже старики?
* * * * *
Мужчина и женщина, глубоко за восемьдесят. Они еле плелись друг за другом. Он и она с небольшими пакетами из "Пятерочки", и я уверена, что могу представить, что в этих пакетах. Но дело не в этом. А в том, что они шли. Вдвоем, из магазина, и несли себе еду. Добытчики. Выживающие. И с одной стороны их стало невыносимо жалко, что вот - такие слабые старики, как им тяжело в нашем трудном мире сейчас, с такими пенсиями, без сил.
А с другой - они прожили свою жизнь. Уже прожили. Они когда-то были молодыми и сильными. И что-то у них в этой жизни было. Но мне никогда не знать - где и кем они работали, и как распорядились своей молодостью.
Но она у них совершенно точно была. Уже была.
________
©prostitutka-ket
Комментарии 1