На выпуске, когда мы встревали головами в витрины кафе и теряли в клумбах только что полученные дипломы, он, 23-летний, зажимался в пустом гардеробе с 19-летней.

На полосе свадеб, которые грянули одновременно, пока мы, 27-летние, встревали головами в стекла кафе и дрались с друзьями женихов, он чинно восседал перед заливным с 19-летней.

Когда мы, 30-летние, встревали головами в стекла наших машин на шашлыках, пока жены возились у воды с голопузой малышней, он водил травинкой по обнаженной спине 19-летней там, у леска.

Пока мы до самого 35-летия меняли рубашки и галстуки на футболки и обратно, ставки на бонусы, руководителей с MBA на парней из Донецка на бесчисленных фирмах, он, как слайды в проекторе с головокружительной скоростью менял устаревшие модели 19-летних на актуальные.

И вот нам по 38, аллилуйя.

Мы не встряем больше головами в стекла. Мы давно бросили пить за ненадобностью. У нас животы и долги.

Свадьбы, где мы гробили костюмы, которые так и не привыкли носить, уж начали оборачиваться разводами. Наши дети пугающе взрослые и дьявольски умные. И упрямые, как слоны. Они любят ставить нас в тупик каким-нибудь простым вопросом. Наша работа больше не подчиняется формальной логике и слабо укладывается в Евклидово пространство. Но одно в нашей жизни неизменно – у нашего 38-летнего друга – 19-летняя студентка.

Мой племянник, выросший у меня на руках, старше ее на один курс. Она родилась в тот самый год, в тот самый месяц и в тот самый день, когда мы, 19-летние, отпраздновав день факультета, вели активную половую жизнь на всех доступных панцирных сетках общаги с однокурсницами, просто с другого, более рыбного, факультета.

1997 год рождения, это требует осмысления. Но, как знать – возможно, в этом и есть дзен? Или хотя бы дао?

(с) Симон Чорный