В 1953 году Джеймс Олдс и Питер Милнер провели занятный эксперимент. Они вживляли электроны в мозг живых крыс, пытаясь изучить влияние электрических разрядов на поведение животных, в частности стремились вызывать страх по нажатию кнопки, но накосячили с местом установки и случайно открыли то, что назвали центром удовольствия. Научное сообщество благосклонно приняло вывод Олдса и Милнера, ведь вряд ли что–то, кроме запредельного блаженства, могло заставить животных быстро обучаться различным трюкам, терпеть любые пытки, не жрать, не спать, не сношаться — лишь бы получить вожделенный разряд. Более того, парализованные животные умудрялись контролировать поведение отдельных своих внутренних органов, когда соображали, что на эти органы завязано срабатывание цепи, например замедлять ритм собственного сердца.
Как и положено в цивилизованном обществе пятидесятых, следующими в роли крыс выступили люди, продемонстрировавшие, несмотря на кажущееся эволюционное преимущество, абсолютно аналогичное крысам поведение — херачили себе током в мозг, сложив на сон и еду. И вроде все логично, эйфория же, но нет, оказалось, что не так все просто.
В отличии от крыс, у людей есть ротики и способность с помощью них поделиться пережитым опытом. И рассказы об этом опыте показали, что побуждением к нажатию кнопки была вовсе не эйфория, а тревога и отчаяние. Удовольствие же казалось очень близким, но испытать его так ни разу и не удалось.

Оказалось, что то, что Олдс и Милнер приняли за центр удовольствия, на самом деле область, которую нынешние нейробиологи называют системой вознаграждения. Как только мозг замечает перспективу какого–то ништяка — стимулируется выработка дофамина, гормона побуждения к действию. Дофамин заставляет наш мозг максимально сосредоточиться на предполагаемом ништяке, зачастую наглухо обрубая способность критически поразмыслить на тему а зачем нам вообще искомый ништяк. Параллельно с выработкой дофамина вырабатывается и кортизол, он же гормон стресса, чтоб ты, юзернейм, уж точно не сомневался — тебе однозначно нужна эта хрень, без неё ебано, ты плохо спишь и дергаешь глазом, а значит надо срочно действовать. И вот так примитивно мы бежим хер пойми куда хер пойми зачем. Наши стремления по уровню продуманности мало отличаются от крысиных. «Ты чо сука я венец творения!» — скажет мне любой из вас, и будет не прав — в вышеописанных экспериментах, например, и люди, и крысы дружно повелись на максимально тупую идею — ну нажми ещё разок, там точно будет не так, как было предыдущие сто раз, а наступит вожделенное наслаждение.

Отдельно занятно в этом всем то, что стимуляция системы вознаграждения и последующая выработка дофамина никогда и никак не приводит к искомой эйфории и счастью. В 2001 году стэнфордский нейробиолог Брайан Кнутсон опубликовал убедительное исследование, в котором доказал, что дофамин отвечает за предвкушение, а не за переживание радости от награды. В своем исследовании Кнутсон помещал участников в томограф и вырабатывал у них условную реакцию: когда на экране появлялся определенный символ, человек мог выиграть денежный приз и чтобы его получить, нужно было нажать на кнопку. Томограф показал, что при виде символа, в мозгах подопытных активировалась система вознаграждения и выделялся дофамин, — и участники изо всех сил давили на кнопку. Но при выигрыше эта область мозга затихала, а радость победы регистрировалась в абсолютно других нервных центрах. Обещание награды требовалось, чтобы не проебланить выигрыш, возбуждалась система вознаграждения и люди переживали предвкушение, а не удовольствие. Кнутсон доказал, что тревожное ожидание радости и непосредственно радость это совершенно разные процессы в мозгу.

И вот тут и вылезает вся подлость дофаминовой ловушки. Мы не привыкли разделять эти два понятия, по этому у редких из нас выходит жить счастливо здесь и сейчас, без завязки на поиск непонятно чего.
Отдельно доставляет реакция системы вознаграждения на новизну и разнообразие. Наши дофаминергические нейроны со временем привыкают к знакомым ништякам, в том числе к тем, которые казались нам дофига желаемыми.

И на этом, по сути, строится вся наша погоня за потреблением. Окружающий нас мир чуть меньше, чем полностью состоит из восхитительной рекламы, из которой мы подсознательно понимаем — вот сейчас мне почему–то тревожно и некомфортно, вероятно для насыщения, счастья и эйфории мне недостаёт вот этой туалетки со смывающейся втулкой — и бежим скупать новую хрень, предвкушая, что она будет лучше предыдущей, ведёмся на скидки и купоны, усиливая ощущение необходимости ерунды, назначение которой толком даже и не поняли, херачим изо всех сил на свои кнопки, надеясь, что вот на следующий раз наступит долгожданное насыщение.
Моя кормящая индустрия так и вовсе едет на этой дохлой лошади не слезая. Каждая новая фича обещает какие–то супер уникальные ништяки и отдельно оно цепляет, если юзер не в курсе, а когда будет переход на следующий уровень, бесконечное ожидание стимулирует выработку гормонов и заставляет играть, забив на все вокруг вообще.
Мы часами листаем ленты соцсетей, потому что ожидаем, что следующий мемас нас рассмешит. Мы кидаем новую монетку в приёмник игрового автомата, надеясь, что следующий круг игры сорвёт джекпот. Все вокруг 24/7 напоминает нам о том, с чего мы начали этот разговор — нажми ещё разок на кнопку и станет заебись.
И мы нажимаем. Но заебись не становится.

Бтв, за формирование зависимостей у нас так же, уже предсказуемо, отвечает дофамин. Те же самые эйфоретики, к примеру, никогда не вызовут такого же шквала эмоций, как в первые опыты. Каждый последующий приём и близко не даёт схожих масштабов серотониновых выбросов, какими были первые, но система ожидания вознаграждения каждый раз надеется и верит. Усиливается выработка дофамина, который в свою очередь, снижает критическое мышление, выдаёт повышенный уровень стресса, увеличивает мнимую привлекательность сиюминутных желаний и снижает осознание отдаленных последствий.
Простым языком — вжух, и вы в жопе.

Дальше ещё интересней. Крысы из эксперимента бегали по раскалённому полу клетки, сжигая собственные лапы, в погоне за стимуляцией системы вознаграждения. Так же и мы —находим к чему стремиться и готовы упахиваться, недоедать и недосыпать ради того, чего хотим достичь. Нам кажется, что то, что нам присралось даст нам счастье, но проблема в том, что погоня за ним и есть главное предназначение дофамина и он не даст нам остановиться, даже если результат будет соответствовать ожиданию, или наоборот будет заведомо провальным.
Для того, чтоб осознать, как оно работает, вспомните какое нибудь свое «я никогда не буду больше...». Мне слету вспоминается как я регулярно бросаю курить, например. В такие дни сигарета кажется чуть ли не наивысшим блаженством, серьезно, думать даже сложно о чём–то другом. В итоге я срываюсь, кортизол перестаёт создавать тревогу, наступает короткое облегчение, а дальше что? Счастье? Да нихера. Досада и разочарование. Предсказуемо? Более чем, такое уже было кучу раз. Но так хотелось)

Каждый раз, когда у меня вштаёт вопрос — а нафига оно все так через жопу, я пытаюсь понять, а чем оно могло бы быть выгодно тогда, когда человеку нужно было выживать. Ведь все, чем наградила нас природа явно для чего–то нужно. Здесь она похоже озаботилась тем, чтоб человек не умер от голода, не оставив потомства, тупо потому что ему впадлу выйти из пещеры, именно по этому все, что представляется нам желаемым (особенно желаемым инстинктивно, вроде пожрать и потрахаться) стимулирует систему вознаграждения. Причём стимулирует без оглядки на блага нынешних времён. Природа ведь не в курсе, что нынче человеку для того чтоб помереть, нужно прямо очень сильно постараться. По этому, как и в давние времена, приток дофамина заставляет ощущать каждую новую идею фикс критически необходимой, настолько, что вот просто выжить без неё никак.
Ощущение нашего предка, заставившее его бежать на мамонта, вооружившись палкой, совершенно аналогично любому моему нынешнему «хочу, пиздец как», с той лишь разницей, что у предка поводов для желаний было очень мало и каждый из них был сколько нибудь, да важен, а моих хочу овердохера и они, несмотря на глобальность ощущения необходимости их поиска, не влияют на мое выживание примерно никак.
Дофамина вырабатывается такое количество, чтоб хватило энтузиазма бежать по тайге босиком пятнадцать лет, с целью по дороге обрюхатить пару найденных самок для передачи своих бесценных генов, а после помереть от старости в 25 лет с чувством выполненного долга. Или про пожрать вот. Выработка дофамина в процессе еды крутая штука, если эта еда добывается редко и с риском для жизни, но в нынешних реалиях оно просто выходит нам жирным боком, потому что еды много, а предвкушение удовлетворения до сих пор ожидается от каждого следующего кусочка. Короче все это к тому, что природе было важно, чтоб мы выжили. А вот на наше счастье ей в общем и целом похер. Она тупо обещает его нам, заставляя поднимать жопу и продолжать охотиться/работать/завлекать самок. Впрыскивает в нас конскую дозу гормонов поиска, благодаря которым мы не можем усидеть на месте, а гормонов счастья на выходе особо не подвозит.

Вот так, постепенно, нарастает осознание механизма этого процесса. И, я не знаю, как вам, но мне оно внушает оптимизм. Выходит, что искомая наполненность это некий баланс между автоматической выработкой дофамина, дающего мотивацию, с осознанным дропаньем из его общего количества той части, которая нам уже не нужна, чтоб не воротить совсем уж ненужную нам хуету. Для этого, похоже, надо заставлять мозг методично обрабатывать соотношение ожидания от предполагаемого блага с фактическими ощущениями от их получения, пока он сам постепенно не приноровится фильтровать таким образом общий поток хотелок.

А глобально — дофамин это стремления, а стремления — это круто. Именно они сделали человека человеком, они дают нам возможность мечтать, силы на свершения и кучу других полезных и важных скиллов. Дофамин — наш мотиватор. Кмк осознание и принятие того, как он работает исключительно важно, хотя бы как аргумент против покупки шестой сноубордической куртки, которая, очевидно, как и пять предыдущих, не поможет мне не падать позорно с бугеля через раз :)