Антон Микаелян; на имени Антон настояла мама, Ольга Владимировна. Она преподает русский язык и литературу в семнадцатой школе. Тонко чувствует Блока и Ахматову, любит Достоевского, обожает Маяковского. Его поэмы «Хорошо!» и «Облако в штанах» знает наизусть. Какое это дивное чудо - строки Маяковского, считает она. В самом деле, не правда ли?

Воспитанием Антона занималась в основном она, и хотя папа был против, но мама настояла, чтобы сын любил книги, знал очень хорошо английский, чтобы у него были аквариумные рыбки и чтобы он ими восхищался, чтобы он любил настольные игры: шахматы, шашки, «Менеджер», чтобы он не часто ходил гулять на улицу и возвращался домой всегда в восемь.

Чтобы твердо знал, что такое хорошо и что такое плохо…

Чтобы никогда не огорчал маму…

Всю жизнь все было добрым. И теперь мама как будто жила в каком-то удивительном ощущении танца - танго, или даже венский вальс, - она как добрая фея порхала по дому, переставляла вазы, меняла воду в цветах и повторяла соседям, что у Антона скоро наступит очень важный день в жизни - Выпускной бал. И что ей очень жаль, что она не может быть с ним рядом в этот день, ну, потому что, ну, потому что очевидно: буквально через неделю у него будет маленький братик или маленькая сестричка, но что она будет с ним мысленно, и что Антон все понимает, он ведь очень чуткий мальчик, и когда она с ним поговорила, он все понял, он даже не огорчился, хотя она, как мама, чувствует, что в душе ему все равно очень грустно из-за этого. Но…

На самом деле, Антону вовсе не было грустно из-за этого…

На самом деле, он даже подумал, что, может быть, уйдет теперь чуть пораньше с самого важного праздника в мире…

Отец привез сына на Выпускной вечер в черной «Волге». Мальчик осторожно закрыл дверцу за собой и пошел вперед в новом черном костюме, и черных туфлях, и черном галстуке. Он не хотел оглядываться назад, будто это было плохо, но потом незаметно и осторожно оглянулся. Отец выруливал со двора небольшого кафе: он не очень хотел видеть коллег жены. Возможно, в этот момент он с нежностью посмотрел на сына через зеркало на лобовом стекле.

А возможно, и нет…

Антон закрыл за собой дверь.

Он отразился в огромном зеркале, напротив которого была откидная стенка (наверное, гардероб для зимней одежды). И рядом - дверь в зал.

Открой и посмотри.

Желтые занавеси, разнокалиберные стулья, старые клеенки на столах; бегают женщины - чьи-то матери - разносят яблоки, виноград и «Советское шампанское»; кто-то кричит из угла: «Здесь не хватает вилок»; самые первые выпускники, обогнавшие Антона, сидят на стульях, стоящих рядком; им не очень искренний «Привет!»; пожать протянутые руки, милостыня как…

Праздник только начинается…

Нас все больше и больше…

Девочки с чересчур яркими губами; мальчики в темных пиджаках; запах варенной рыбы из открытых дверей кухни…

Скоро приедет ансамбль: синтезатор «Ямаха», ударная установка с грязными барабанами и дешевый магнитофон с набором кассет «ТДК». Будут веселые песни: «Макарена», «Сбежавшая электричка» и «Ламбада»…

Поймите, праздник только начинается…

В центре зала родители накрыли стол для учителей. На зеленой скатерти фрукты получше, вино подороже, а сзади видна стенгазета, выпущенная специально учениками про своих учителей. Там стихи, начинающиеся и заканчивающиеся строфами «Мы вас не забудем никогда» или «Мы с тобой расстаемся навсегда», фотографии, где круглые лица неуверенно улыбаются в объектив, и добрые пожелания…

Всё…

Тихо. Директриса встала, поправляя руками розовое платье, и смирно подождала, когда все отложат в сторону вилки и обратят на нее свое внимание. Через розовую оправу очков никто не увидел, что ей страшно неудобно и, может быть, даже неприятно быть здесь, говорить напутственную речь людям - детям? - лица которых едва ли вспомнит через год.

Дома ее ждет маленькая девочка, внучка, и надо будет обязательно собрать для нее в мятый целлофановый пакет сладкие пирожки и фрукты, которые останутся после праздника…

Она откашляла, смяла приготовленную завучем бумагу с речью и пожелала всем выпускникам обязательно поступить в институты («Особенно мальчикам», - сказала она со смешком), закончить на диплом с отличием и найти («Найти обязательно!») свое место в жизни. В самом конце розовая женщина неожиданно (в особенности для завуча) добавила: «Мы все были студентами…» - и скорее села назад на свое место. В жизни…

Все захлопали. Как ракеты Земфиры, взлетели пробки от бутылок с «Советским шампанским». Тут же активистка из 11 «А», Лилька Постолова, кинулась к сцене, откуда на учеников падали разноцветные блики (некоторые лампочки в привезенной цветомузыке оказались разбиты и сейчас зияли, как черные дыры), схватила микрофон и радостно закричала, что теперь будет песня для ихней классной.

Еще три девчонки подбежали к ней и, наклонясь к одному микрофону, который Лилька держала в руках, закричали что-то излишне грустное на мотив Вячеслава Добрынина. Потом они захотели спеть еще песню для Сан Саныча, печального биолога. Это перепев «Йе-е-е… Йе-е-е…» из мультяшки «Бременских музыкантов». Но для этого им нужен Леша Кабанов, который басом, похожим на ишачий крик Анофриева, будет реветь «Йе-е-е… Йе-е-е…». Но его в зале нет. Возможно, он вышел, чтобы перекурить, или зачем-то еще… И теперь все понеслись по проходам, забегали в поисках Леши Кабанова, чтобы он прокричал «Йе-е-е… Йе-е-е…» для Сан Саныча.
Антон наблюдал за ними.

Полная каша: Лена Сурина, выпятив мизинчики, танцует не в такт, Наташа Тян в платье с оголенными плечиками сутулится, Паша Медведев прячет под стол уже пустую поллитровку.

Все отрываются.

Или думают, что отрываются.

Да оглянись же и присмотрись ко всему, что ты здесь увидишь.

Две парочки танцуют на улице под фонарем. Без присмотра представителей из родительского комитета они прижались друг к другу теснее, чем в автобусе. Компашка продвинутых забилась куда-то в угол. В темноте мелькают только отсветы с солнечных очков и выпитых бутылок. Двое влюбленных, держась за руки, убегают подальше. Наверняка, им есть, что показать друг другу в одиночестве.

А в кафе (во дворце света), где грохочет музыка и горят белые лампы, мужик-чернорабочий тихо крадется с кухни. Он хочет выпросить у какого-нибудь маменькиного сынка стопку водки. Ему нужно всего лишь немножко. Он так проголодался.

Старик-учитель медленно напивается, его очень растрогал перепев песни из «Бременских музыкантов». Рядом с этим фактом тем более очевидно, что он никому не нужен (во всяком случае, завтра уже никому не нужен) ни как учитель, ни как мужчина… Так что осталась только водка.

Девочка в красивом оранжевом платье тихо сидит на стуле - никто не завет ее на танцы. Антон слышит, как Рустам (Сулейманхил) Муминов предлагает Диме Скибе пригласить ее, но сам с ней танцевать не хочет.

Тридцатидвухлетняя русачка из маминого методобъединения с молодо подведенными бровями лихо отплясывает с одиннадцатиклассниками: она не замужем и может даже не рассчитывать, теперь вся ее жизнь принадлежит школе.

Директриса, нервно оглядываясь, смахивает яблоки в целлофановый пакет.

Кто-то из одноклассников запрыгивает на сцену и срывающимся голосом начинает подпевать магнитофону.

Учительница математики вяло жует печенье: на следующий год все будет то же самое.

Антон осторожно закрывает глаза.

Нужно быть либо тупым, либо в доску пьяным, чтобы не замечать этих дыр.

Он выскальзывает из зала и идет куда-то прочь.

Пустые бутылки.

Он вышел на Куйбешевское шоссе и повернул к парку эмира Тимура.

Липкие поцелуи.

Три машины пронеслись мимо.

Одиночество.

Где-то слева пыталось встать солнце.

Страх о будущем.

У мамы будет маленький сынок или маленькая дочка, а отцу он, вроде, никогда не был нужен.

Сквер.

Антон повесился на дереве, которое растет возле остановки тридцать седьмого автобуса. Там сейчас находится цветочный магазин, где продают чуть подвявшие гвоздики и оберточную бумагу. Рядом лоток с пиратскими кассетами, и вопит громко музыка. Парочки идут мимо, взявшись за руки. Мама покупает малышу сладкий поп-корн за семьдесят пять сум. Пьяных уводит милиция.

Она гарантирует, что все будет (по-прежнему) хорошо.

Вячеслав Бекарев
Horror.ru