Рассуждать о том, есть ли средний класс в России, сложно. Приближенные к теме экономисты и социологи не могут договориться о терминах. Дополнительные сложности вносит то обстоятельство, что сознание мое всячески сопротивляется самой категории среднего. Державные амбиции русской литературы популяризировали исключительно крайности: либо ты трагично беден и не понят, либо ты богат и тебя никто не любит. Простое житейское счастье у нас было не в чести. В герои из мещан не выдвигали. Их, наоборот, высмеивали, а лавры доставались обнищавшему дворянству или крестьянским детям.

Равнение, не успех

Еще со школьных времен я знаю, что средний класс в России был до 17-го года, вот только не помню, как именно определялась принадлежность к нему...

Сейчас мне ясно, что социальное противостояние Раневской и Лопахина – всего лишь продукт тенденциозной интерпретации советского литературоведения. Обе стороны обеспечены хлебом и жильем, формально их общественный статус не маргинален – типичные представители среднего класса. Это подразумевается, самое интересное начинается за рамками социальной ситуации. Однако мы реагируем совершенно в рамках футлярной картины мира, подробно описанной тем же автором. Сострадание в нас вызывает Любовь Андреевна и покинутый – ею же, кстати, – Фирс, но не Лопахин. Еще бы, купец. Мы не отождествляем свои чувства с неуклюжими чувствами этого персонажа, потому что ему полагается вроде бы быть меркантильным.

Нам активно прививали мысль, что зарабатывать плохо, быть востребованным стыдно, хвастаться успехами – грешно. Удачливые Третьяковы и Морозовы ценились нами исключительно за щедрость, но не за экономические таланты.

В советское время все врали друг другу про равенство. Моя мама, не желая уходить из театра, нашла оригинальный способ выжить в эпоху тотального дефицита. Она подрабатывала на курсах повышения квалификации торговых работников – преподавала не существующие в ту пору науки: рекламу, технологию продаж, теорию переговоров. Превращая свои лекции в театр одного актера, она достаточно быстро снискала себе популярность в определенных кругах, и мы были допущены ко всем радостям совдеповской кормушки: еда, ковры, хрусталь, путевки. И все равно – перед глазами маячили недосягаемые завмаги и парткомовские магнаты, вызывая во мне интеллектуальную неприязнь. Мною руководила по-детски непосредственная уверенность в том, что кто умнее, тот и должен быть богаче.

Долгое время я не могла понять, почему мама никому не рассказывает о своих успехах. Но мы и сейчас часто боимся признаваться вслух, что у нас все хорошо, и суеверно плюемся, чтобы не сглазить. И вот с таким-то наследием нас вдруг просят заполнить анкету, где кроме понятных вопросов о высшем образовании попадаются каверзные – о стабильности, самооценке и терпимости. А дальше требуют от нас и вовсе страшной откровенности: есть ли у вас квартира, дом, машина, вторая машина, часто ли выезжаете в Европу, живете ли по средствам? Заполняем чекбоксы, дрожащей рукой ставим галочки, размышляя, чем нам это грозит.

Мне лично никогда не хватает денег, поскольку мои возможности в легком шоке от моих потребностей. Ставлю отметку в квадратике про неудовлетворенность мечт.

Как на фоне этой эмоциональной тревожности говорить об уверенности в завтрашнем дне, главном критерии жизни среднего класса?

Есть в наших рассуждениях место и для кризисных теорий. Как и положено интеллектуалам, мы страдаем от невозможности заниматься любимым делом пять дней в неделю, от необходимости добывать средства для поддержания уровня жизни и от бессмысленной депрессии по поводу нерастраченного потенциала. Нам кажется, что есть другие глобусы, где безграничные бюджеты и 30-часовые сутки.

Планки выше, границы прозрачнее

Сможет ли аналитик отличить фриланствующего ленивца, живущего в родительской квартире, от трудоголика с квартирой в кредит? С точки зрения статистики каждый из них по-своему успешен, с одной стороны, и частично ущербен – с другой.

Возможно, изучение российского среднего класса надо начинать не с имущественных достижений и не с дипломов о высшем образовании – хотя бы потому, что слишком велика популяция менеджеров с хвостами филологов и дизайнеров с окрасом физиков. Может быть, тут важнее образ мысли или состояние души?

Напрашивается иногда простая формулировка: средний класс – это просто правильное отношение к жизни. Мой знакомый переводчик, в период дефолта испытывая острую нужду, ни разу не задумался о продаже автомобиля. Сами собой находились деньги на то, чтобы заправлять его, мыть и проходить техосмотр. Не в подобном ли стремлении к тому, чтобы держать планку, и кроется секрет успеха?

С точки зрения банальной социологии я, конечно, представитель среднего класса. Мои сотрудники, родственники и даже собаки на моем иждивении – тоже. Я, более того, принадлежу к его авангарду, как успешный руководитель собственной студии. Меня не пугает переменчивая политика президента и не страшит возможная эмиграция. Внутренний покой мне обеспечивает успешный опыт авторских проектов. По-настоящему дилемма для меня существует лишь между желанием оставаться в этой классовой тусовке или же, следуя за растущим доходом, выискивать тайные тропы прохода в безбедную жизнь олигархов.

И выбор в пользу среднего класса мне представляется более разумным, поскольку здесь все мои друзья и недруги, клиенты и соратники. Доступные правила, веселые игры, понятный язык.

Этот выбор я делаю. Но игнорирую границу между «творчеством» и «работой». По-моему, и вишневый сад художника, и вишневый сад производителя соков имеют право на существование. И вполне могут составить одно целое.

(с) Лена Карин