Две недавние телепремьеры—«Нонна Мордюкова. Неукротимая» и «Жены Высоцкого» — дают повод утверждать: на телевидении, как в советские годы, окончательно оформился жанр канонической биографии выдающегося человека. Только теперь главным критерием величия оказываются не творческие заслуги, а семейные неурядицы и алкогольная зависимость.

В годовщину смерти Высоцкого, 25 июля, нам в очередной раз был явлен канон: передача «Жены Высоцкого» на НТВ. С фальшиво-хрипящим закадровым голосом Джигурды. Какого из? Неважно. Рассказывать об артисте, актере, поэте через призму его личной жизни, разводов-романов, с использованием в кадре всех его жен—постаревших, поседевших—это сегодня считается главным и единственным способом рассказать Правду Об Известном Человеке. Считается пиком достоверности, журналистского мастерства. Соседи, соседи—они сегодня главные свидетели и оценщики таланта. Соседи по лестничной клетке. «Захожу, смотрю—Володька лежит как бы мокрый. Я его за плечо… Он мне шепчет: «Плохо мне, Симка…» Ну и что? Ну что—мы об этом не догадывались? Про морфий, про водку не знали? Знали—это все Марина Влади написала еще 20 лет назад в апокрифическом труде «Владимир, или Прерванный полет». За 20 лет то же самое, но со своими вариациями повторяли по сто раз и прочие жены, и друзья, и собутыльники. Однако же при этом все-таки подразумевалось, что ЭТО—не главное; что надо всем этим стоит всепрощающий талант Высоцкого, всеискупающий голос. Талант был главным критерием биографии известного человека.

Сегодня критерий поменялся, а точнее, исчез вовсе. Не стало ничего важнее чего-то—все равно всему. Пьянство Высоцкого равно его песням, которые, в свою очередь, равны его женам.

В этом фильме, как и в большинстве сегодняшних телефильмов о звездах прошлого, нет ни грамма новой информации. В этих фильмах нет даже желтых сенсаций, если уж на то пошло: все это уже где-то когда-то кем-то было сказано, все есть в интернете. Но телевизионщики даже и не претендуют на открытие—они, напротив, хотят именно закрепить, затвердить в памяти народной набор стереотипов. Например: представление о Евстигнееве после фильма о нем укладывается в схему «женат был трижды—и все со скандалом». Высоцкий: пил, буянил, ходил по бабам. Как будто учитель неведомый диктует: повторяю… по бабам… кррррричал не своим голосом, потому что у него была белая горячка… Го-ряч-ка. Все записали? Женщины его любили, таяли, млеяли, кончали в его присутствии и на расстоянии…

Я вслушивался в этот голос закадровый и думал:  что же мне все это напоминает? И вдруг я понял—что: советскую каноническую биографию, которая была положена по статусу знатному сталевару или доярке, которым давали, например, вторую Золотую Звезду Соцтруда. Вторая звезда предполагала определенную канонизацию—бюст на родине героя, книжка о героическом пути, телепередача… Официальная биография Героя утверждалась в инстанциях, потом на ее основе мастерили фильм, и от живого человека оставался только идеальный образ на фоне колосков или трактора К-700. А все, что не работало на этот образ, тщательно затиралось и изымалось. И чем выше человек поднимался по служебной лестнице, тем более дистиллированной становилась его официальная биография, тем больше в ней становилось пробелов, и тем тщательнее заучивалось то, что и так знали все: «Малая Земля! Здесь решалась тогда судьба всей войны, судьбы всего мира. Здесь, в самом центре сражений, и находился Леонид Ильич Брежнев…» Канонические биографии были у всех известных писателей, артистов, военачальников. И даже у Пушкина была каноническая биография: в лицее Пушкина благословил старик Державин, а дома его кружкой благословила няня. Няня, кружка, Державин. Опорные понятия. Ключевые.

От многочисленного повторения одного и того же рождалось отвращение, скука, и таким образом отбивалась охота узнавать что-то новое о выдающемся человеке: исключались собственные интерпретации, личное отношение.

Кажется, что общего между советским официозом и нынешней желтухой? А между тем разница только внешняя: содержание и форма остались те же, просто знак поменяли на противоположный. То, что раньше тщательно скрывалось и изгонялось—быт, интимная жизнь,—теперь всячески выпячивается. Раньше поэт состоял исключительно из стихов и вдохновения (что тоже бесило)—теперь же каноническим является рассказ о женах поэта, о его физиологии, о болезнях, случайных связях, бытовой жизни.

На что сегодня обращают внимание в первую очередь? На внешний вид. В фильме про Евстигнеева, про Мордюкову, Гундареву—такое ощущение, что один и тот же человек писал сценарий—по сто раз повторяют, что одет(а) был(а) бедненько, но чистенько, что приехал(а) в столицу с одним (двумя) чемоданом, что ютился(лась) по углам. «Но уже тогда замечали в нем (в ней) что-то такое…» Ну, и довольно об искусстве.

Жена Высоцкого демонстрирует сохранившиеся штанишки поэта. Это у нас теперь считается главным свидетельством таланта, надо полагать? Штанишки Высоцкого. Рубашечка Евстигнеева. Комнатка Мордюковой.

Телевизионщики, конечно, люди без совести, но не только они виноваты в этом телеужасе. Виноват сам принцип линейного отношения к человеку—бытового, примитивного понимания человеческой жизни, который стал у нас сегодня главенствующим. Нас приучают понимать жизнь исключительно как линейное движение из точки А в точку Б. То, что жизнь человека может развиваться еще и вглубь, что она проходит на разных уровнях, что одна минута озарения стоит половины жизни—этого понять сегодня уже не в силах не только телезрители, но и сами телебиографы.

Телебоссы и гламурье и в своей собственной жизни не видят ничего, кроме банальной хронологии, и нас к такому заурядному пониманию жизни приучают. Родился-женился-развелся-умер. Какая жена следовала за какой. При этом высшим достижением в жанре биографии сегодня считается нагромождение ничего не значащих подробностей: во что был одет, что пил. Какая была пижама. Какого размера были тапочки. Как блевал. Чем блевал. Это, кстати, трудоемкая работа—не имеющая, правда, никакого смысла. Надо перерыть тонны воспоминаний, позвонить по сотням телефонов. Накапливать, множить одинаковые воспоминания сослуживцев и очевидцев. Из всего этого материала лепятся пухлые, скучные, банальные тома биографий.

О, только не подумайте, что это делается легко! За этим стоит кропотливый труд сотен людей. Одни только переговоры с бывшими женами чего стоят. Жены известного человека, как правило, друг дружку не переносят и говорят телевизионщикам: «или я, или она». Телевизионщики клянутся мамой—что «другой» жены в кадре не будет. Потом фильм выходит, и жены падают в обморок, видя в кадре «других жен», лихо сменяющих друг дружку. Иногда телегруппу побеждает одна из жен («иначе не дам архивов!»), и тогда вся телебиография известного человека перекашивается таким образом, что только при «нашей» жене он был человеком и создавал талантливые вещи, а когда ушел к «другой»—в общем, вы понимаете. Уже было не то. Это его и сгубило, что он меня бросил.

Дербенев вначале писал, а потом начал пить. Вспоминает Лариса Долина: «Он начал пить и был ужасный». Володя начал пить. Он был ужасный. Костя тогда ушел от жены. Он в то время был ужасный…

«От жены к жене, от первого мужа ко второму»—так можно было описать сегодняшний принцип понимания жизни: а в промежутках между свадьбами и разводами человек еще чего-то там пописывал или поигрывал. Этот жанр—сплошное перебирание сундуков; благодаря телевидению все носки и заплатки выдающихся людей теперь находятся, так сказать, в общем доступе. Казалось бы: после такого мы уже все знаем о человеке, досконально, по косточкам, но—парадокс—перечисление запоев и разводов никак не объясняет такого феномена, как Высоцкий или Мордюкова. Количество фактов о жизни человека не дает представления о качестве его жизни. Потому выдающийся человек никогда не равен своему белью и своим тапочкам. А нагромождение банальщины, которая в быту сопровождает каждого, не только не раскрывает, но и загораживает личность.

Нынешние телевизионщики даже не понимают этого.  Их собственные мозги давно засорены одной только житейской мелочью—и бог бы с ними; но теперь они под свой аршин укорачивают уже гигантов прошлого. Это, по сути, интеллектуальная диверсия в масшатабах страны. Нас лишают глубины, нас отучают замечать разницу между великим и заурядным, отучают быть творцами. Приучают быть тапочками. Нам настойчиво вдалбливают: в быту он, гений, был точно такой же, как и ты,—скучный и заурядный или пьющий и неухоженный. И ведь это правда!.. Но одновременно и неправда, потому что для творца и для созданного им это не имело ровно никакого значения, а имело значение кое-что другое. Нас фактически лишают культуры, даже в лице тех, кто эту культуру создавал.

Эй, вам не надоело?.. Может, пора как-то посложнее жить?