Я решил сходить в бассейн. Схватил полотенце, тапочки, очки, плавки—пошел. «Разовое посещение—300 рублей»,—сказала кассирша. А вот теперь—внимание: ответьте честно на вопрос: какое впечатление произвело на вас сказанное? Ах, никакое? А на меня—произвело. Потому что год назад это было вдвое дешевле, а я не считаю нормальным, когда цены прыгают сразу на 100 процентов. И при таких ценах, отправляя, скажем, двоих детишек плавать дважды в неделю, раздербаниваешь разрекламированный материнский капитал за 4 года. Это при условии, конечно, что плавают только дети, а их родители в бассейн не ходят.

Что лишний раз подтвердило: Россия давно разделилась на два лагеря. В первом лагере деньги—мусор, поскольку подразумевается, что коль ты не лузер, то всегда будешь при деньгах. А второй лагерь—лагерь проигравших, которые давно на все махнули рукой и возятся в огороде.

Причем само по себе такое разделение мне кажется не более опасным, чем наличие двух полюсов у батарейки: это заставляет работать всю цепь.

При одном условии: когда цепь токопроводяща. То есть когда два лагеря не разделены глухой стеной, через которую не сможет перелезть даже одаренный ребенок проигравших жизнь родителей.

* * *

Как вы поняли, я вовсе не о спорте. Я просто вдруг задумался (и мне несколько стыдно, что задумался всерьез об этом только сейчас), что в современной России перестала действовать, а точнее, странно стала действовать, система, называющаяся социальным лифтом. Которая позволяет талантливому ребенку, в каком бы глухом углу он ни родился, при наличии трудолюбия реализовать свой талант. То есть позволяет архангелогородскому мальчику Мише не просто прийти в столицу с рыбным обозом, но и стать знаменитым ученым, а мальчику из ленинградской коммуналки Вове без взяток и репетиторов поступить на юрфак (хотел написать: и стать президентом России, но тут пример начнет хромать и ниже станет ясно, почему).

И пусть все либералы мира зашикают на меня, но и самый автократичный режим вполне может двигать страну вперед, когда лифты работают. Когда торговец пирожками становится светлейшим князем—но не потому, что был другом детских игр императора, а потому, что был умен и амбициозен. Когда лучший выпускник инженерной школы получает под начало проект, позволяющий стать вровень с наследственной аристократией.

И когда соблюдается еще одно условие: когда всем понятно, где эти эскалаторы находятся и на какой конкретно этаж возносят.

* * *

Как ни странно, система социальных лифтов, действовавших в России (да и не только в России), до сих пор не описана ни в одном труде. А были потрясающие варианты. Скажем, русская живописная школа—во многом следствие запрета получать образование кухаркиным детям, из которого было единственное исключение: Академия художеств. И талантливые дети бедняков, желавшие пробиться в люди, шли в художники.

Другой социальный лифт (пущенный в 1859-м) позволял евреям пересекать черту оседлости и назывался статусом купца первой гильдии: стоит ли удивляться, что еврейский капитал устремился в торговлю. Точно так же квота для обучения евреев в гимназии предполагала сдачу экзаменов на «отлично», отсюда и стремление к образованию, взять хоть Бориса Пастернака (сначала его не приняли по причине выбранной квоты, но затем приняли по причине отличных оценок).

Образование—вообще самый известный социальный лифт в мире, особенно англосаксонском. Но и у нас до революции выпускник университета становился личным дворянином.

Известно, что в СССР роль социального лифта играло не образование (пренебрежительное отношение к вузовскому диплому унаследовала и Россия), а членство в КПСС, однако с некоторыми уточнениями. Партбилет был в предложении сделать карьеру дополнением, но никак не сказуемым или подлежащим. Для карьеры в госслужбе (впрочем, другой не было) требовалось пройти два этапа: армию и производство, без чего путь в партноменклатуру со всеми ее фрикативными «г», зачесом назад, обращениями на «ты» и по имени-отчеству был закрыт. Комсомол, вопреки пропаганде, был не «резервом партии», а отстойником партии, куда сливались те, кто хотел сделать карьеру, но не тратить 2 года на армейскую бессмыслицу и не горбатиться в цеху у мартена.

Впрочем, были и другие варианты карьер: например, научная. Достаточно было прилежно учиться, пройти аспирантуру, защитить диссертацию—и за спиной образовывались кафедра, деканат или ректорат. Именно такой лифт поднял однажды моего отца, кандидата технических наук из Иванова: его пригласили читать лекции в Алжир, дали кафедру, платили валютой—мы мгновенно из середнячков превратились в «богатых».

Или карьера творческая: был, конечно, риск залететь за «антисоветчину» или «формализм в искусстве», но все же сочетание таланта и трудолюбия обеспечивало доступ к распределителю в Союзе писателей, композиторов или художников, к полубесплатной путевке раз в год в Дубулты, Репино или Пицунду—и, кстати, к недурным гонорарам. У выкинутого за границу писателя Владимира Войновича, помимо всем известного «Чонкина», есть еще кровью сердца написанная «Иванькиада»—гневное обличение несправедливости, случившейся с Войновичем, когда ему при распределении в Совписе не досталось пыжиковой шапки: понятно, что при всем оппонировании власти он кое-какие блага от власти имел.

Спорт в СССР тоже был вариантом лифта: член юношеской сборной имел гарантированные шансы зачисления в МГУ или даже в МГИМО, а дальше все зависело от его мозгов.

Но, повторю, важна не форма, порой анекдотичная, социального эскалатора, а соответствие результата нажимаемой кнопке. Когда каждый знает, что вполне определенные действия ведут, с поправкой на везение, наверх. Кстати, именно это—а вовсе не всеобщее равенство—гарантирует социальную стабильность.

* * *

А вот теперь положите руку на сердце и ответьте так же честно, как отвечали на вопрос про 300 рублей: а что является социальным лифтом в России сегодня?

Ну, не образование.

С тех пор, как главным и непотопляемым богачом России стал Роман Абрамович, не имеющий высшего образования вообще, это практически медицинский факт.

Другие бизнесмены (если говорить о карьере в бизнесе) дают: сейчас в книгоиздательстве взрыв документалистики типа «Как стать, как я», книги пишут все, от Довганя до Чичваркина. Однако снова руку на сердце: а кто такой Довгань? Тот, который когда-то (и по нынешним меркам—давно) выпускал водку с портретом? Ну и где он сейчас? Да и в отношении эпатажного главы «Евросети» Чичваркина не поручусь (тьфу, тьфу, тьфу!), что его бизнес не будет в рекордные сроки закошмарен по причинам, в книге отнюдь не описанным. А что? Был же такой Владимир Некрасов, владелец крупнейшей сети парфюмерных магазинов «Арбат-Престиж» и недурной коллекции соцреализма,—и нате вам, сел. Спрашивается: за что? Нет, версию про нелады с налогами мы оставим для несмышленых, а реально—за что? Это покрыто таким же мраком, как и механизмы, до этого возносившие Некрасова наверх.

Если же говорить не о деловой, а о госкарьере, то тут ситуация еще печальней, и я даже не про нынешние аресты в Следственном комитете или Госнаркоконтроле: там другая история, там свой 1937-лайт. А вот какими качествами надо обладать и что надо сделать, чтобы занять видное место в госуправлении? Что посоветовать юноше при выборе житья? Вот одно из последних назначений: начальником Главного управления МВД по Центральному округу неожиданно стал замначальника райотдела внутренних дел Кожокарь. Потрясающая карьера! Как удалось? Это гений сыска? Почему тогда просидел 20 лет в райотделе? Даже сверхлояльная пресса указывает единственную причину: Валерий Кожокарь был однокурсником президента России Дмитрия Медведева.

И какой, спрашивается, вывод из этого должен сделать обдумывающий житье юноша? По-моему, такой: ему тут ловить нечего.

Собственно, вся логика государственных назначений после «чубайсовского» призыва в правительство либеральных экономистов скрыта где-то там, под ковром, за тройными дверями, под охраной ФСО. За какие заслуги был поставлен во главе правительства Фрадков? Почему его сменил ну тот, который в очках с тяжелым взглядом, как же его… а—Зубков?! В экономическом блоке хоть еще что-то с предыдущей карьерой связано, а в политическом—вообще ничего. Говорят, там превыше профессионализма ценится лояльность, но лояльность давно уже стала единственным продуктом госслужбы, да и лояльны власти 90 процентов населения страны. Почему карьеру делают только некоторые?

Опять же, какой вывод из этого должен сделать настроенный на карьеру молодой человек? Вывод сводится к тому, что тебе не светит, и не светит по-любому, потому как ты не знаешь, кто и почему станет человеком № 1 завтра, и даже не можешь предположить, поскольку сегодня любая свободная политическая конкуренция, то есть любая демонстрация достоинств потенциальных претендентов на власть, в России аннулирована.

А значит, надо хвататься за любую возможность и урывать от жизни что можно, желательно—много денег, и жить вволю прямо сейчас, потому что непонятно, что будет завтра: упадут цены на нефть, начнется война со всем миром или же повторится 1937-й уже в среднежесткой форме. А мораль—она, как и религия, опиум бедняков, тут уж не до морали, когда в системе социальных координат нет ни одной неискаженной координаты.

Я не преувеличиваю, в России образца 2008 года я действительно не вижу ни одного реально действующего социального лифта, и утешение, что «талант дорогу пробьет», как-то не утешает. Это в 1981-м я смог без репетиторов поступить в МГУ и жить на 40 рублей стипендии, плюс присылаемые мамой 40 рублей, плюс 25 от бабушки-пенсионерки, плюс гонорары—место в общежитии стоило всего ничего. Но, скажем, обеспечить учебу в другом городе моей младшей сестре моя мама уже не смогла—хорошо, что я к тому времени воспользовался социальными лифтами и СССР, и перестройки и смог ей помочь.

Когда в стране нет механизма движения, основанного на социальной справедливости, остается верить в деньги.

* * *

Иногда рассуждение разумно закольцевать: со спорта начал, спортом и закончу.

Прошлой зимой, катаясь под Питером на сноуборде, я увидел то, чего прежде не видел никогда: в гору, игнорируя подъемник, поднималась тоненькая, но не тающая цепочка мальчиков и девочек с досками под мышкой. То есть они хотели кататься, но у них не было денег на подъемник. Цены выходного дня были что-то около 800 рублей за пару часов. У меня деньги были, но мне нужно было срочно вернуться домой. Я решил кому-нибудь из безденежных свое оплаченное время отдать.

«Ребята, ски-пасс нужен?»—крикнул я, подкатив с вершины к первой карабкающейся группке. «Спасибо, нет»,—покачали они головой, повергнув меня в изумление. Я спустился к группке пониже.—«Спасибо, не надо». Я вообще ничего не понимал, я был почти внизу и поравнялся с какой-то девчушкой лет, наверное, 14. «Ски-пасс хотите? Можно еще час кататься!»—«Спасибо, нет. А… Сколько вы за него хотите?»

Я, кажется, в ответ на нее накричал. Я сказал ей, что она дура, раз считает, что все в мире делается за деньги, я сказал, что это просто так. И для убедительности добавил, что мне все равно уезжать.

А она смотрела на меня, хлопая глазами.

Она не понимала, чего этот динозавр вдруг так завелся.

В свои 14 она была абсолютно уверена, что в ее стране ни один подъемник не повезет тебя за бесплатно только потому, что ты молод и стремишься наверх.      

 

ИССЛЕДОВАНИЕ

Смена состава

В России каждый новый правитель создает свою элиту, а значит, и новый механизм работы социальных лифтов. Об этом в своей новой книге «Путинская элита» рассказывают Лев Гудков, Борис Дубин и Юрий Левада. «Огонек» публикует фрагмент из книги, которая выйдет в октябре в издательстве «КоЛибри»

 

Определившаяся в последние годы (ко второму президентскому сроку В. Путина) ситуация в российском обществе суммирует и накопившиеся проблемы, не решенные ранее. Сдвиги в экономическом положении страны позволили снизить уровень напряженности в ряде болевых точек первых «переходных» лет.

Общественное недовольство и потенциал протеста сосредоточены преимущественно в менее продвинутых сегментах населения (пожилые, менее образованные). Более активные слои общества, в какой-то мере преуспевшие в годы перемен, оказываются и более лояльными к существующей власти и ее носителям.

Неудивительно, что в таких условиях значительная часть представителей элитарных групп связывает свои надежды с государственной властью и государственной экономикой, с государственной поддержкой науки, образования, здравоохранения и т д., почти не смущаясь тем, что само государство шаг за шагом утрачивает демократические претензии и приобретает черты абсолютистского деспотизма. Ожидание милостей от власти и страх их утратить по-прежнему разобщают и губят российские прогрессивные элиты.

Заметные перемены в последнее время наблюдаются не столько в соотношении социальных групп, сколько в их составе и генеалогии. В годы перестройки и первоначальных реформ (при Горбачеве и Ельцине) у власти находилась группа выходцев из высших эшелонов партийно-советской номенклатуры, под влиянием обстоятельств вынужденная более или менее радикально изменять свои общественно-политические ориентации. Сейчас эта группа практически полностью покинула политическую сцену, ее место заняли представители другого поколения, лишенные необходимости переживать (или демонстрировать) свой разрыв с советскими стереотипами поведения и сознания. Демонстративный идеологизм партийно-советских времен и последовавшие поиски «идеологии перестройки» при Горбачеве и «национальной идеи» при Ельцине уступили место столь же показному универсальному прагматизму (под прикрытием которого, впрочем, нередко выступают глубоко укорененные установки великодержавности, мирового противостояния, «партийного» единомыслия и пр.). Наиболее подходящими носителями такой «антиидеологической» идеологии выступили кадры менее всего затронутых веяниями перемен исполнительских служб старого госаппарата, принесшие с собой профессиональные атрибуты—стиль спецопераций, агентура, маски, скрывающие лица, неограниченные силовые приемы и т д.

Изменения внутри элитарных (высокостатусных, высокообразованных) групп также в значительной мере связаны со сменой поколений и стиля деятельности. Уходят или отодвигаются на второй план люди, которым приходилось выдерживать идеологические и бюрократические накаты советского периода, а в начале новых времен разделять демократические надежды. Выдвигаются люди, не знавшие такой общественно-политической школы и связывающие свое статусное и материальное возвышение уже с прагматическими обстоятельствами пореформенных лет.

При отсутствии «госпартийной» монополии на кадровую политику чиновникам околовластных структур (свите, обслуге) приходится дилетантски, «вручную» распределять привилегии и тумаки во всех углах государственного хозяйства, в том числе и по отношению к элитарным группам. Как и в «добрые» старые времена, жесты внимания и адресные подачки одним сочетаются с усилением контроля над всеми, а также с установками на практическую (согласно новейшей моде—и на экономическую) эффективность. Наглядный показатель унизительного презрения власть держащих к «высоколобым»—использование их в составе декоративных прикрытий (например, «общественной» палаты). Вряд ли можно сегодня—и в обозримом будущем—ждать сенсационных поворотов в настроениях элитарных (как и прочих) групп российского общества. Повторно вступить в бурный поток «перестроечных» надежд никому не удастся. (Условного «нового Хрущева» ждали 20 лет, «нового Горбачева» как будто не ждет никто.) Факторами изменения обстановки могут стать эрозия нынешних массовых надежд, исчерпание материальных и моральных ресурсов существующей расстановки общественных сил. Обстоятельное изучение динамики общественных настроений важно для понимания тенденций назревающих перемен и готовности к ним различных социальных групп.

(с) Дмитрий Губин