Кладбище у автострады
Тысячи унифицированных могил; ровными шеренгами — плиты, кресты… Разброс дат рождения лежащих здесь — несколько десятилетий, все даты смерти умещаются в три летних месяца 1944-го.
Это немецкое военное кладбище в Нормандии, у дороги из Шербурга в Байо. Уточню: одно из шести немецких военных кладбищ в Нормандии, среди десятка других: английских, американских, канадских и даже одного польского — погибших тем летом не вмещала земля…
О многом думаешь, стоя здесь: мысли и чувства мешаются. Вот год рождения на плите – 1910; офицер вермахта… Этот успел повоевать, наверное. Скорее всего, и на Восточном фронте. Он или кто-то из лежащих здесь мог быть прямо причастен к гибели моего деда...
Прислушиваюсь к душе – ненависти нет, только тоска. Дед погиб, защищая Родину и на Родине, но могилы не обрел – там, в Синявинских болотах под Ленинградом, костей не собрали до сих пор… Немцы – собрали и похоронили, всех кого только можно, по всему миру, поименно. А мы если и вспоминаем о памяти павших, то, как в случае с Эстонией, только по политическим соображениям: все расчесываем имперские прыщи, вместо того чтобы прийти в себя и попробовать жить по-человечески. Что, может быть, начинается как раз с уважения к мертвым, своим и чужим.
Кстати. Над прахом немецких воинов, посреди кладбища, стоит памятник: огромный крест и две скорбящие фигуры под ним – человеческие и абсолютно абстрактные. Никаких бронзовых солдат вермахта: они невозможны во Франции, как в сегодняшней Эстонии – как бы мягче сказать? — нежелателен солдат сталинской Красной армии. Легко понять, кажется…
Тут, на военном кладбище в Нормандии, никакой политики, никаких кукишей в кармане. Только люди – мертвые и живые: случайно проезжавшие мимо и поразившиеся увиденному, как мы с женой, или приехавшие специально — по преимуществу немцы, разумеется. Редко — родственники (цветов на могилах немного). У ворот — автобус бундесвера; десяток солдат, совсем молодые парни и одна девушка, в тишине ходят среди могил… Те, что лежат здесь, в большинстве были моложе их.
Дата рождения на плите – 16 мая 1926 года. Погиб через месяц после своего восемнадцатилетия. Сам он не успел проголосовать за Гитлера – это, наверное, сделали его родители — в год, когда он пошел в школу…
Голосуя за нового лидера нации, за возрождение страны, за сильную Германию, за стабильность и порядок, они, конечно, не думали, что голосуют за позор, унижение и скорую гибель сына в далекой Нормандии, в страшном месиве того лета… Как не за это голосовали те немцы, чьи города, вместе с детьми и стариками, в том же сорок четвертом и следующем сорок пятом, были стерты с лица земли союзной и советской авиацией. Но проголосовали все они, в итоге – именно за это! Даже те, которые не голосовали.
Ходя вдоль этих крестов, я думал об оброке, который история, не торопясь, собирает с людей за политическое невежество, за умственную лень, за трусость, за равнодушие…
И о том, что «главный урок истории заключается в том, что никто не извлекает уроков из уроков истории» (Бернард Шоу).
Это немецкое военное кладбище в Нормандии, у дороги из Шербурга в Байо. Уточню: одно из шести немецких военных кладбищ в Нормандии, среди десятка других: английских, американских, канадских и даже одного польского — погибших тем летом не вмещала земля…
О многом думаешь, стоя здесь: мысли и чувства мешаются. Вот год рождения на плите – 1910; офицер вермахта… Этот успел повоевать, наверное. Скорее всего, и на Восточном фронте. Он или кто-то из лежащих здесь мог быть прямо причастен к гибели моего деда...
Прислушиваюсь к душе – ненависти нет, только тоска. Дед погиб, защищая Родину и на Родине, но могилы не обрел – там, в Синявинских болотах под Ленинградом, костей не собрали до сих пор… Немцы – собрали и похоронили, всех кого только можно, по всему миру, поименно. А мы если и вспоминаем о памяти павших, то, как в случае с Эстонией, только по политическим соображениям: все расчесываем имперские прыщи, вместо того чтобы прийти в себя и попробовать жить по-человечески. Что, может быть, начинается как раз с уважения к мертвым, своим и чужим.
Кстати. Над прахом немецких воинов, посреди кладбища, стоит памятник: огромный крест и две скорбящие фигуры под ним – человеческие и абсолютно абстрактные. Никаких бронзовых солдат вермахта: они невозможны во Франции, как в сегодняшней Эстонии – как бы мягче сказать? — нежелателен солдат сталинской Красной армии. Легко понять, кажется…
Тут, на военном кладбище в Нормандии, никакой политики, никаких кукишей в кармане. Только люди – мертвые и живые: случайно проезжавшие мимо и поразившиеся увиденному, как мы с женой, или приехавшие специально — по преимуществу немцы, разумеется. Редко — родственники (цветов на могилах немного). У ворот — автобус бундесвера; десяток солдат, совсем молодые парни и одна девушка, в тишине ходят среди могил… Те, что лежат здесь, в большинстве были моложе их.
Дата рождения на плите – 16 мая 1926 года. Погиб через месяц после своего восемнадцатилетия. Сам он не успел проголосовать за Гитлера – это, наверное, сделали его родители — в год, когда он пошел в школу…
Голосуя за нового лидера нации, за возрождение страны, за сильную Германию, за стабильность и порядок, они, конечно, не думали, что голосуют за позор, унижение и скорую гибель сына в далекой Нормандии, в страшном месиве того лета… Как не за это голосовали те немцы, чьи города, вместе с детьми и стариками, в том же сорок четвертом и следующем сорок пятом, были стерты с лица земли союзной и советской авиацией. Но проголосовали все они, в итоге – именно за это! Даже те, которые не голосовали.
Ходя вдоль этих крестов, я думал об оброке, который история, не торопясь, собирает с людей за политическое невежество, за умственную лень, за трусость, за равнодушие…
И о том, что «главный урок истории заключается в том, что никто не извлекает уроков из уроков истории» (Бернард Шоу).
Комментарии 1