Не мной замечено, что большинство биографий в стране развивается по тем же законам, по каким существует сначала фольклорный, а потом и литературный герой. Не берусь объяснить, что тут первично: сами ли мы подсознательно выстраиваем свои судьбы по национальной сюжетной матрице, литераторы ли с особой тонкостью улавливают родные фабульные закономерности, — но в наших жизнях, влюбленностях, карьерах прослеживаются этапы, через которые до нас проходили Онегин, Иван-дурак и другие кумиры миллионов. Один из важнейших законов именно русской композиции — тройственное повторение ключевой ситуации или, как пояснял мне когда-то замечательный сценарист Валерий Залотуха, жестами объясняя правила сочинения сценариев, — так, этак и еще вот так. То есть как бы вернуться в исходное положение, но на новом витке. В диалектике это называется тезисом, антитезисом и синтезом. Герой проходит через три испытания, влюбленные встречаются трижды, романы складываются в трилогии, — впрочем, русские тут не оригинальны: три загадки Сфинкса, три вопроса принцессы Турандот, Троица, в конце концов... Просто в наших сюжетах особенно отчетлива схема: конфликт — смена победителя — переосмысление конфликта. Так движутся почти все русские любовные романы, подробно прослеживать эту прелестную закономерность нет места — ну, возьмите хоть историю Андрея с Наташей: любовь, измена, прощение на смертном одре. Или Печорин с Верой... Конфликт в России не разрешается, он переосмысливается, становится не важен на фоне чего-то несомненно более великого: революции или войны. В этом смысле история Михаила Ходорковского представляет особый сценарный интерес. Я воздерживаюсь от политических оценок — меня интересует литературный механизм, который, в отличие от политического, на нашей Родине всегда срабатывает. Вот первый процесс Ходорковского: большинство населения России — на стороне власти. Судят олигарха, олигархов у нас не любят, вдобавок почти все уверены (и не без оснований), что он вступил в открытое политическое противостояние с властью, думал о влиянии на парламент и чуть ли не о переформатировании президентской республики в парламентскую. Власть в этот момент в полном шоколаде. О Ходорковском говорят на всех углах: слышали, что он хотел нашу нефть перепродать Америке? И Бушу обещал все российские недра? Никто не рвется разбираться, где правда, где ложь, — Ходорковский выглядит умным, сильным, решительным, но врагом. Сторонники его отважны, но немногочисленны. Термин «басманное правосудие» приживается, но все то же подавляющее большинство искренне убеждено: против человека, обладавшего таким ресурсом и вдобавок такой решимостью бороться до конца, хороши все средства. И даже дело, разваливающееся на глазах, не прибавляет власти противников: а как с этими можно иначе?

Однако проходит шесть лет — срок, достаточный для условно-досрочного освобождения. Страна в кризисе, и власть на новом фоне выглядит далеко не лучшим образом — ни убедительного антикризисного менеджмента, ни внятной успокаивающей риторики, ни монолитности, столь наглядной еще два года назад и затрещавшей по швам на первых же ухабах. Кроме того, за истекшие шесть лет власть не продемонстрировала главного — великодушия, а значит, не чувствовала себя победительницей. Буданов выпущен, а Бахмина родила в неволе. Государственная риторика 2007 года, в канун думских выборов, перепугала даже яростных сторонников президента. Все это время Ходорковский вел себя безупречно: не каялся, не сдавался, не просил пощады, не признавал своей вины, писал вменяемые тексты о необходимости социальной политики. То есть в шоколаде, получается, уже он. Не иронизирую: даже те, кто считает Ходорковского врагом России (а количество таких упертых персонажей снизилось в разы), обязаны признать, что этот враг вел себя лучше и способствовал международному реноме России больше, чем иные друзья.

И вот его второй процесс, на котором его моральная правота для большинства уже несомненна, — потому что государство продемонстрировало готовность не столько бороться, состязаться или противостоять, сколько затаптывать сапогами, причем дотаптывать, если можно, до мелкой пыли. Каков бы ни был результат этого второго процесса, он разворачивается в крайне невыгодное для власти время. И если окажется, что позиции силового клана по-прежнему крепки и он не собирается ослаблять хватку, и противопоставить ему по-прежнему нечего, кроме гордого терпенья во глубине сибирских руд, — это будет, конечно, убедительным свидетельством, вот только чего? Того, что власть сильна, или того, что она принципиально необучаема? Они ведь все сделали, чтобы — независимо от приговора — народ уже оправдал главного демона. Особенно в перспективе массовых увольнений и неудержимых подорожаний.

Я мало верю в то, что новое обвинение рассыплется. Я почти уверен, что Ходорковского с Лебедевым попытаются дотоптать. Это будет означать не только новые сроки для них, но и новые риски для государства: вряд ли сегодня зрелище стопроцентного триумфа государевой воли внушит кому-то уверенность в завтрашнем дне. И потому в нашей истории обязательно будет третий процесс Ходорковского, на котором его дело будет наконец разобрано беспристрастно. Вот только будет ли это еще кого-то волновать на фоне глобальных сдвигов, сопровождающих это разбирательство и чреватых исчезновением всех сторон, — большой вопрос.