Мне это напомнило другую более трагическую историю, которую часто рассказывала моя мама. В 60-х годах в Аман-Карагае жила одна женщина, которая работала на местном элеваторе. Как и другим ей хотелось красоты и уюта в доме. Она в те годы сумела приобрести жаккардовую скатерть. Стоила она тогда около 20 рублей, даже по тем временам это дорого. Практически роскошь для сельской местности. Ее маленькая дочь не ходила в садик. Не желая зла, как и любой ребенок, девочка порезала края скатерти ножницами на тонкие лямки, как бы делая бахрому. Вернувшись домой с работы и увидев это, женщина пришла в неистовую ярость и стала бить теми самыми ножницами по пальцам своей дочери. Итог был очень печальным, почти всех пальчиков девочка лишилась. Моя мама работала бухгалтером и в ту пору приехала из Диевки на сверку на тот самый элеватор. И попала на суд. Женщине дали семь лет. Очень печальный итог: ребенок инвалид, который остался без матери, которая инвалидом его и сделала. Из-за скатерти... из-за куска пусть дорогой ткани...

Я прекрасно понимаю людей, которые выходят из себя, когда дети что-то портят. Мы все впахиваем, как волы, чтобы жить, как люди. Мы хотим красиво одевать деток и красиво обустраивать свой быт. Да, когда ребенок портит новую вещь, мы расстраиваемся, мы злимся, мы гневаемся. Но ни одна шмотка в мире, ни одна даже очень дорогая безделушка, ни один гаджет не стоят той боли, которую испытывают дети, когда их гнобят и унижают самые близкие и самые родные люди на всей планете — родители. Тем более публично.

Да, потом можно извиниться перед ребенком, обнимать и плакать, просить прощения. Но сделанное и сказанное ржавым гвоздем вонзается в душу ребенка. И даже, если этот гвоздь вытащить, рана еще какое-то время будет гноиться, а после останется шрам. А шрамы на душе, нельзя убрать косметологической хирургией.

Когда мне было 9 лет мне купили офигенные брюки цвета хаки с карманами чуть выше колен. Я их так любил, воображал себя солдатом в них. Как-то мы ребятами играли на заброшенном складе и я порвал их. Я тогда расплакался. Но не от того, что меня будут ругать или бить, а потому что было жалко брюки. Так сильно они мне нравились. Пришел домой в слезах и соплях. Мама первым делом спросила, что случилось, не ушибся ли, не поцарапался ли. А я рассказал про брюки и снова разревелся. Мама сказала, что это всего лишь вещь, сейчас зашьем и будут как новые. А я ответил, что уже не будут такие красивые и еще больше ревел.

Когда ребенка унижают, как последнюю тварь на земле из-за шмоток и прочего материального хлама, они учатся любить и беречь в первую очередь вещи. А надо учить их беречь и любить близких, родных.

Что испачкалось, можно постирать; что порвалось, можно зашить или заменить. А вот боль и травму в душе ребенка, да даже взрослого, стереть полностью уже не получится.

(с) Armanem Karimov