Когда мужчине сорок лет, 

	ему пора держать ответ: 

	душа не одряхлела?- 

	перед своими сорока, 

	и каждой каплей молока, 

	и каждой крошкой хлеба. 

	

	Когда мужчине сорок лет, 

	то снисхожденья ему нет 

	перед собой и перед богом. 

	Все слезы те, что причинил, 

	все сопли лживые чернил 

	ему выходят боком. 

	

	Когда мужчине сорок лет, 

	то наложить пора запрет 

	на жажду удовольствий: 

	ведь если плоть не побороть, 

	урчит, облизываясь, плоть - 

	съесть душу удалось ей. 

	

	И плоти, в общем-то, кранты, 

	когда вконец замуслен ты, 

	как лже-Христос, губами. 

	Один роман, другой роман, 

	а в результате лишь туман 

	и голых баб - как в бане. 

	

	До сорока яснее цель. 

	До сорока вся жизнь как хмель, 

	а в сорок лет - похмелье. 

	Отяжелела голова. 

	Не сочетаются слова. 

	Как в яме - новоселье. 

	

	До сорока, до сорока 

	схватить удачу за рога 

	на ярмарку мы скачем, 

	а в сорок с ярмарки пешком 

	с пустым мешком бредем тишком. 

	Обворовали - плачем. 

	

	Когда мужчине сорок лет, 

	он должен дать себе совет: 

	от ярмарки подальше. 

	Там не обманешь - не продашь. 

	Обманешь - сам уже торгаш. 

	Таков закон продажи. 

	

	Еще противней ржать, дрожа, 

	конем в руках у торгаша, 

	сквалыги, живоглота. 

	Два равнозначные стыда: 

	когда торгуешь и когда 

	тобой торгует кто-то. 

	

	Когда мужчине сорок лет, 

	жизнь его красит в серый цвет, 

	но если не каурым - 

	будь серым в яблоках конем 

	и не продай базарным днем 

	ни яблока со шкуры. 

	

	Когда мужчине сорок лет, 

	то не сошелся клином свет 

	на ярмарочном гаме. 

	Все впереди - ты погоди. 

	Ты лишь в комедь не угоди, 

	но не теряйся в драме! 

	

	Когда мужчине сорок лет, 

	или распад, или расцвет - 

	мужчина сам решает. 

	Себя от смерти не спасти, 

	но, кроме смерти, расцвести 

	ничто не помешает.

	

	
	Картинка детства

	

	

Работая локтями, мы бежали,-

	кого-то люди били на базаре.

	Как можно было это просмотреть!

	Спеша на гвалт, мы прибавляли ходу,

	зачерпывая валенками воду

	и сопли забывали утереть.

	

	И замерли. В сердчишках что-то сжалось,

	когда мы увидали, как сужалось

	кольцо тулупов, дох и капелюх,

	как он стоял у овощного ряда,

	вобравши в плечи голову от града

	тычков, пинков, плевков и оплеух.

	

	Вдруг справа кто-то в санки дал с оттяжкой.

	Вдруг слева залепили в лоб ледяшкой.

	Кровь появилась. И пошло всерьез.

	Все вздыбились. Все скопом завизжали,

	обрушившись дрекольем и вожжами,

	железными штырями от колес.

	

	Зря он хрипел им: "Братцы, что вы, братцы..." -

	толпа сполна хотела рассчитаться,

	толпа глухою стала, разъярясь.

	Толпа на тех, кто плохо бил, роптала,

	и нечто, с телом схожее, топтала

	в снегу весеннем, превращенном в грязь.

	

	Со вкусом били. С выдумкою. Сочно.

	Я видел, как сноровисто и точно

	лежачему под самый-самый дых,

	извожены в грязи, в навозной жиже,

	всё добавляли чьи-то сапожищи,

	с засаленными ушками на них.

	

	Их обладатель - парень с честной мордой

	и честностью своею страшно гордый -

	все бил да приговаривал: "Шалишь!..."

	Бил с правотой уверенной, весомой,

	и, взмокший, раскрасневшийся, веселый,

	он крикнул мне: "Добавь и ты, малыш!"

	

	Не помню, сколько их, галдевших, било.

	Быть может, сто, быть может, больше было,

	но я, мальчишка, плакал от стыда.

	И если сотня, воя оголтело,

	кого-то бьет,- пусть даже и за дело! -

	сто первым я не буду никогда!

Всегда найдется женская рука

	

	

	

Всегда найдется женская рука,

	чтобы она, прохладна и легка,

	жалея и немножечко любя,

	как брата, успокоила тебя.

	

	Всегда найдется женское плечо,

	чтобы в него дышал ты горячо,

	припав к нему беспутной головой,

	ему доверив сон мятежный свой.

	

	Всегда найдутся женские глаза,

	чтобы они, всю боль твою глуша,

	а если и не всю, то часть ее,

	увидели страдание твое.

	

	Но есть такая женская рука,

	которая особенно сладка,

	когда она измученного лба

	касается, как вечность и судьба.

	

	Но есть такое женское плечо,

	которое неведомо за что

	не на ночь, а навек тебе дано,

	и это понял ты давным-давно.

	

	Но есть такие женские глаза,

	которые глядят всегда грустя,

	и это до последних твоих дней

	глаза любви и совести твоей.

	

	А ты живешь себе же вопреки,

	и мало тебе только той руки,

	того плеча и тех печальных глаз...

	Ты предавал их в жизни столько раз!

	

	И вот оно - возмездье - настает.

	"Предатель!"- дождь тебя наотмашь бьет.

	"Предатель!"- ветки хлещут по лицу.

	"Предатель!"- эхо слышится в лесу.

	

	Ты мечешься, ты мучишься, грустишь.

	Ты сам себе все это не простишь.

	И только та прозрачная рука

	простит, хотя обида и тяжка,

	

	и только то усталое плечо

	простит сейчас, да и простит еще,

	и только те печальные глаза

	простят все то, чего прощать нельзя...

	

	
	Не надо

	

	

	

	Не надо...

		         Всё призрачно -

		                        и тёмных окон матовость,

		и алый снег за стоп-сигналами машин.

		Не надо...

		         Всё призрачно,

		                     как сквер туманный мартовский,

		где нет ни женщин, ни мужчин -

		                        лишь тени женщин и мужчин.

		Не надо...

		         Стою у дерева,

		                     молчу и не обманываю,

		гляжу, как сдвоенные светят фонари,

		и тихо трогаю рукой,

		                 но не обламываю

		сосульку тоненькую с веточкой внутри.

		Не надо...

		         Пусть в бултыхающемся заспанном трамваишке

		с Москвой,

		         качающейся мертвенно в окне,

		ты,

		  подперев щеку рукою в детской варежке,

		со злостью женской вспоминаешь обо мне.

		Не надо...

		        Ты станешь женщиной,

		                        усталой, умной женщиной,

		по слову доброму и ласке голодна,

		и будет март,

		           и будет мальчик, что-то шепчущий,

		и будет горестно кружиться голова.

		Не надо...

		         Пусть это стоит, как и мне, недёшево,

		с ним не ходи вдвоём по мартовскому льду,

		ему на плечи свои руки ненадёжные

		ты не клади,

		         как я сегодня не кладу.

		Не надо...

		       Не верь, как я не верю,

		                            призрачному городу,

		не то,

		   очнувшись, ужаснёшся пустырю.

		Скажи: "Не надо!",

		              опустивши низко голову,

		как я тебе сейчас

		               "Не надо..."

		                     говорю.

(с) Е.Евтушенко